Речь старого слуги становилась все тише и отрывистее, он бросил последний взгляд на своего молодого господина, опустил голову ему на грудь и скончался. Капитан закрыл ему глаза и, пока дон Сильва приказывал положить тело на носилки и снести в какую-нибудь из построек, поспешно вернулся в гасиенду и велел оседлать своего коня.
Отлучка капитана должна была продолжаться недолго, но тем не менее опечалила хозяев гасиенды, в особенности Гертруду. Девушка была безутешна, думая об опасностях, которым подвергался дон Рафаэль, к какой бы партии он ни присоединился. Только обещание капитана немедленно явиться к ней, где бы он ни находился, когда она пришлет ему свой шелковый шарф, несколько утешило ее.
Дон Сильва предложил капитану в качестве провожатых нескольких слуг, хотя шестеро из его дворни, в том числе Косталь и Брут, ушли сегодня к восставшим; но дон Рафаэль отказался.
— Пусть они остаются здесь, — сказал он, — достаточно, если я один явлюсь на помощь к отцу. Вам тоже следует опасаться внезапного нападения. У вас дома довольно всадников, но, может быть, им недостает предводителя.
С этими словами храбрый капитан вскочил на лошадь и поскакал, озаряемый последними лучами заходящего солнца, золотившего вершину холма, на который он въезжал. Спустившись на равнину, всадник прислушался; он ожидал услышать крики сражающихся, но на равнине царствовала глубочайшая тишина. С нахмуренным лбом и бьющимся сердцем продолжал он свой путь, держа ружье наготове.
Все то же молчание царило кругом, не было слышно ни одного крика, все казалось погруженным в смертельный сон.
До сих пор дон Рафаэль еще ни разу не был в отцовском доме. На минуту показалось, что он сбился с дороги; но все было так, как ему описывали: аллея, усаженная ясенями, а в конце ее гасиенда Дель-Валле.
Его скакун стрелою пронесся по аллее с хриплым ржанием, которое стало ему свойственно после того как погонщик мулов произвел над ним операцию.
Огромная постройка, мрачная и молчаливая, как гроб, предстала перед всадником; ворота были полуоткрыты. Вдруг жеребец бросился в сторону. В темноте, или скорее вследствие своего волнения, дон Рафаэль не заметил на дороге предмет, испугавший лошадь, — это был труп.
При виде его офицер вскрикнул от ужаса; только эхо отвечало на его крик. Он опоздал, все было кончено. Убитый, черты которого мало изменились, был его отец.
Неужели это правда? Обезумевший от горя сын не хотел верить собственным глазам; но приходилось убедиться в ужасной истине. Испанец сделался жертвой восставших, которые не пощадили его седых волос. Мало того, убийцы даже гордились своим преступлением, потому что на дощечке, лежавшей на груди жертвы, были сделаны мелом три надписи.
«Арройо-Бокардо-Антонио Вальдес»— прочел офицер глухим голосом, и голова его склонилась на грудь. Но тотчас же вслед за тем он поднял ее, и губы его прошептали:
— Как найти этих негодяев?
«Присоединившись к испанцам»— отвечал ему какой-то внутренний голос.
— Да здравствует Испания! — воскликнул драгун громовым голосом. — Может ли сын сражаться под знаменами, которые осквернены убийцами его отца?
Офицер соскочил с лошади и стал на колени. «Дорогой отец, — мысленно произнес он, положив правую руку на лоб убитого. — Клянусь твоими обагренными кровью сединами, что буду всеми силами, при помощи огня и меча, стараться раздавить в колыбели это проклятое восстание, одною из первых жертв которого сделался ты… Я знаю, — продолжал он с горечью, — что этой клятвой лишаю себя всякого счастья в жизни, так как она удаляет меня от тех, кого и ты, отец мой, ценил и уважал; но голос долга при виде твоего трупа заглушает в моей груди все другие голоса. Да поможет мне Бог!»
Луна уже давно взошла, когда дон Рафаэль кончил копать могилу. Он положил в нее тело, накрыл его своим шелковым шарфом и засыпал землей. После горячей молитвы за душу отца он не без труда оторвался от места, освященного сыновнею любовью, и с удрученным печалью сердцем поскакал в Оахаку.
Глава VI. ОСАДА АКАПУЛЬКО
В первых числах января 1812 года, то есть месяцев через пятнадцать после описанных выше событий, двое мужчин оказались в одном месте, один сидел за столом, заваленным бумагами и картами; другой стоял в почтительной позе, держа в руках военную фуражку.
Место действия — обширная палатка в укрепленном лагере на берегу реки Сабана, в незначительном расстоянии от крепости Акапулько, лежащей на берегу Тихого океана; время — несколько часов до солнечного заката.
Сидевший был генерал дон Хосе Морелос, которого читатели не без некоторого удивления встретят в должности главнокомандующего восставших, осаждающих упомянутую крепость Акапулько.
Читатели помнят Морелоса — того священника, который во время наводнения первый нашел убежище на гасиенде Лас-Пальмас. Под предлогом посещения епископа, на самом же деле для того, чтобы раздуть и поддержать восстание, которому сочувствовал от всей души, священник Морелос прибыл тогда в отдаленную провинцию Оахака и оставил ее только для того, чтобы просить у Идальго место капеллана его армии. Это предприятие, однако, не увенчалось успехом. Хотя Идальго и сам был когда-то священником, но теперь он совершенно проникся воинским духом, и знать ничего не хотел о своем коллеге. Чтобы раз и навсегда положить конец жалобам Морелоса, он решил посмеяться над ним и пожаловал ему чин полковника, поручив при этом поднять восстание в южных провинциях и взять вражескую крепость Акапулько.
Так как новоиспеченный полковник не получил солдат для исполнения возложенного на него поручения, то слова Идальго вызвали у присутствовавших офицеров насмешливые улыбки. В скором времени, однако, насмешки сменились глубоким уважением, ибо Морелос оказался настоящим военным гением. Благодаря нравственной силе и душевному обаянию, окружавшему его особу, он с непостижимой быстротою собрал вокруг себя отряд героев, к которому после первых победоносных сражений со всех сторон стекались новые войска, и вот теперь, после того как Идальго и другие вожди давно уже были захвачены и расстреляны испанцами, мы встречаем его, как главнокомандующего повстанцев.
Но если неожиданное возвышение простого священника заставит нас искренне удивиться, то еще более изумимся мы, узнав в человеке, который стоял перед генералом, дона Корнелио. В самом деле, застенчивый студент-богослов превратился в изящного кавалерийского поручика.
В эту минуту он с большим смущением держал в руке какую-то бумагу.
— Так вы, любезный Корнелио, собираетесь оставить нас? — спросил генерал с благосклонной улыбкой, которая заставила покраснеть Корнелио.
— Меня принуждает к этому необходимость, генерал, — произнес он, заикаясь. — Я должен признаться вашему превосходительству, что не имею никакой склонности к военному делу; я рожден быть священником, и теперь, когда успех венчает ваше оружие, спешу возвратиться к моим прежним занятиям.
— Viva Cristo!
[7]
— воскликнул Морелос. — Вы слишком храбрый воин для того, чтобы я позволил вам уйти! Хотя я и вижу досаду на вашем лице, но все-таки не согласен дать вам отставку, так как чрезвычайно доволен вашей службой. Знаете ли вы, что говорят? Что храбрейшие в моей маленькой армии трое: дон Галеана, индеец Косталь и вы. Капитан Гонзалес убит в последнем сражении, вы замените его; ступайте, капитан!
