— Кто его отослал? — воскликнул дон Рафаэль.
— Кто же мог сделать это, кроме дона Сильвы! Один из его слуг привел коня три дня назад и сказал, что вашей милости может быть будет приятно снова увидеть Ронкадора. У слуги было с собой также письмо от дона Сильвы. Вот оно.
— Отлично! — сказал дон Рафаэль взволнованным голосом, откладывая письмо в сторону, чтобы потом прочесть его наедине. — Хотите еще что-нибудь сообщить?
— Арройо и Бокардо со своей разбойничьей шайкой опять появились в провинции, — отвечал Юлиан, — и наш поручик посылает меня…
— Арройо, Бокардо! — перебил капитан, возвращаясь к мыслям о мести. — Скажите поручику, что через несколько дней я приеду к нему и возглавлю поход против бандитов. Мы намерены еще раз штурмовать Гуахуапан и либо возьмем его на этот раз, либо снимем осаду. Я попрошу у генерала отпуск, и мы наконец изловим мерзавцев, хотя бы для этого пришлось запалить всю провинцию с четырех концов. Теперь ступайте, Юлиан.
Когда посланец удалился, дон Рафаэль взял письмо и разломал печать. Содержание письма несколько разочаровало его, так как оно было так же кратко, как и неопределенно, и сообщало, что обитатели Лас-Пальмас не забыли, что они в долгу у дона Рафаэля, и думают, что, быть может, господин полковник будет рад получить коня, которого бывший капитан так любил.
«В долгу! — с горечью подумал дон Рафаэль. — Какая неблагодарность! Выходит, будто я оказал им всего лишь простую любезность, когда нарушил ради них клятву, произнесенную над телом убитого! Ну да ладно, не станем думать о тех, кто забыл обо мне!»
Вскоре полковник вышел из палатки и отправился на военный совет, на котором было решено сделать завтра последнюю попытку овладеть Гуахуапаном.
Генерал еще не кончил речи, завершающей военный совет, как из осажденного города послышался неопределенный и отдаленный шум. Вскоре шум перешел в многоголосное пение хвалебного гимна.
Это громкое изъявление радости было сочтено за дурное предзнаменование в испанском лагере.
Глава X. СРАЖЕНИЕ ПРИ ГУАХУАПАНЕ
Бывший погонщик мулов, а ныне полковник Валерио был только гверильеро
[10]
, которых тогда появлялось много. Тем не менее слава о его безграничной храбрости, военной опытности и истинном благочестии — качества, которые приобрели ему слепую преданность солдат, — не давала покоя испанским властям города Оахаки. Против него сосредоточили все военные силы провинции, и казалось, наступил наконец момент уничтожить этого грозного врага, тем более что в то время он не мог надеяться на поддержку со стороны своих единомышленников.
Валерио начал свои распоряжения тем, что велел снести в одно место все съестные припасы, и каждое утро сам заведовал распределением их между солдатами и семействами городских жителей. Затем он ввел строгую дисциплину, разделив время между общественными молитвами и военными упражнениями. Таким образом, он выдерживал осаду уже в течение ста дней, не давая унынию овладевать солдатами. Только теперь, когда запасы с поразительной быстротою близились к концу, его положение сделалось отчаянным.
Если мы вспомним, что все пути сообщения были отрезаны испанцами, что восстание было изолировано и стеснено со всех сторон, то не станем удивляться тому, что Морелос, уже в течение целого месяца находившийся около Исукара, в двух или трех днях пути от Гуахуапана, ничего не знал о затруднительном положении осажденных.
К счастью, Валерио узнал, где находится Морелос, и решился послать к нему гонца с просьбой о помощи. Ввиду бдительности неприятеля, это предприятие казалось почти неисполнимым; однако оно удалось, и Морелос немедленно отправился к Гуахуапану. Регулярного войска у него было немного, около тысячи, да сверх того отряд индейцев, вооруженных пращами и стрелами.
Позади генерала, в некотором отдалении, ехали рядом полковник Галеана и капитан Корнелио. Последний имел очень мрачный вид.
— Генерал прав, отказывая вам в отпуске, — говорил Галеана, — такой храбрый и образованный офицер, как вы, в настоящее время дорог для нас; что же касается до неудовольствия, которое в нем возбудила ваша настойчивость и которое он вам выразил немного резко, то не огорчайтесь этим, мой милый, а положитесь на меня; я буду очень несчастлив в предстоящем сражении, если не доставлю вам случай так или иначе отличиться, что наверняка возвратит вам его благосклонность. Если вы лично убьете трех или четырех испанцев или хоть одного высшего офицера — этого будет вполне достаточно.
— Я предпочитаю офицера; во всяком случае, я подумаю об этом, — сказал Корнелио, оставаясь по-прежнему мрачным.
Во время привала в армии восставших начали прикидывать, как нанести осаждающим решительный удар, и решили поставить их меж двух огней — атаковать в то же самое время, когда осажденные сделают вылазку. Затруднение заключалось в том, чтобы уведомить последних. Отряд индейцев находился под командой Корнелио, и, когда прикидывали, как бы послать к Валерио вестника, один из индейцев сказал, что знает за городом овраг, по которому можно пробраться к осажденным. Корнелио сообщил об этом генералу, приказавшему немедленно отправиться в город в сопровождении индейца и нескольких человек по своему выбору. Корнелио охотно бы отказался от этого столь же опасного, сколь почетного поручения, но не посмел.
В опасное предприятие он взял с собой еще одного индейца и верного Косталя и с наступлением ночи отправился в путь. По прошествии двух часов перед ними показались огни испанского бивака, а вскоре и безмолвные дома Гуахуапана, обитатели которого считали часы и минуты в ожидании обещанной помощи.
На том месте, где индейский проводник дал знак остановиться — это было за оградой какого-то поля, — начинался овраг, в начале которого ходил взад и вперед испанский часовой. Направо и налево от него на расстоянии человеческого голоса виднелись другие часовые, так что вся сторожевая цепь находилась в постоянной связи. Кроме ограды, за которой прятались Корнелио и его товарищи, им в случае необходимости могли служить прикрытием густые кусты полыни и алоэ, которыми густо заросло поле.
В ночной тишине монотонно раздавались сторожевые крики испанских часовых:
— Alerta, centinela!
[11]
С ближайшего поста отвечали так же монотонно:
— Alerta, centinela!
— Жаль мне этого парня, — прошептал Косталь, — а придется заткнуть ему глотку. Когда я это сделаю, вы, капитан, притаитесь за вон за теми кустами и предоставьте мне остальное.
Затем он взял у одного из индейцев пращу и вложил в нее заботливо выбранный камень.
— Вы слегка ударите два раза камнем о камень через минуту, — сказал он капитану, — это послужит мне сигналом.
Минуту спустя Корнелио стукнул камнями.
