— Стоит ли мстить, Хосе? — возразил канадец. — Месть кажется такой сладкой, пока ее не вкусишь, но последствия ее всегда тягостны!
Оба собеседника немного помолчали.
— Однако, — снова начал Хосе, — и ты, Розбуа, не всегда придерживаешься такого мнения, судя по количеству апачей, сиу и других индейцев, отправленных тобой в поля вечной охоты с помощью ножа или своего карабина!
— Э, то иное дело, Хосе; эти краснокожие дьяволы похитили у меня шкуры, чуть не сняли с меня скальп, вообще доставляли мне массу неприятностей; уничтожение их — настоящее благодеяние для страны. Но на белых у меня не поднимется рука! Вот, например, с англичанами хлопот ничуть не меньше, чем с краснокожими, и другой раз подвернется тебе под руку какой-нибудь рыжеволосый англичанишка, а пристукнуть боязно: вдруг ошибешься да невзначай отправишь на тот свет своего соотечественника — канадца!
— Своего соотечественника? Да если он сам подаст тебе повод к ненависти, то ты его будешь ненавидеть еще сильнее, чем любого другого, так как известно, что ненавидим мы всегда более всего того, кого обязаны любить в силу долга или обстоятельств. Месть же моя по отношению к этому человеку вызвана с его стороны такими гнусными поступками, которые я не забыл даже за пятнадцать лет! Правда, нас разделяло такое неравенство в положении, что нечего было и мечтать добраться до него. Удивительное, право, дело, что два человека, знававших друг друга в Испании, неожиданно сошлись в здешних лесах; ну, да чего не случается на белом свете, только теперь я уже не пропущу случая хорошенько насолить ему за все мое пятнадцатилетнее терпение!..
Хосе так твердо отстаивал свое решение, что канадец понял невозможность отговорить его; да кроме того, по своей натуре гигант отличался уступчивым характером и не любил пререканий. Поэтому он замолчал, а затем заметил после некоторого размышления:
— Впрочем, может быть, ты и прав, Хосе. Если бы я знал причины твоей мести, то, вероятно, вполне согласился бы с твоими доводами.
— Я могу изложить мою историю в нескольких словах, — предложил Хосе. — Ты уже знаешь, что двадцать лет назад я состоял на службе его величества короля испанского в качестве микелета. Я был бы вполне доволен своим положением, выплачивай правительство Карла IV нам жалованье, но, к сожалению, оно совершенно не заботилось об этом. Мы могли бы еще кое-как существовать, если бы в нашем краю процветала контрабанда, ведь мы числились в береговой охранной страже, но, к несчастью, ни один контрабандист не решался сунуть к нам свой нос, зная нашу бдительность, предельно изощренную постоянным недоеданием. Нас было две сотни солдат во главе с капитаном, и все мы превосходили один другого в исполнении своих обязанностей. Сложившееся положение вещей не предвещало в будущем ничего доброго, и я решил, что ни один контрабандист не рискнет высадиться на наш берег иначе, как с разрешения капитана, который поручит в таком случае ночное дежурство тому из солдат, кто будет внушать ему наибольшее доверие. Придя к такому заключению, я решил заслужить доверие капитана довольно странным способом: я представлялся вечно спящим. Постоянное сонное состояние доставляло мне двойную выгоду: во-первых, я менее чувствовал голод, а во-вторых, рассчитывал, что от меня не ускользнет частица пирога, которую преподнесут моему начальнику, поскольку он, без сомнения, посылал меня на дежурство в надежде, что я просплю все события, о которых мне не следовало знать!
В эту минуту канадец снял с вертела баранину, от которой распространился аппетитный аромат.
— Если ты голоден, — прервал рассказчика канадец, — то давай приступим к ужину, за которым я дослушаю твою историю.
— Голоден ли я? Праздный вопрос! Да с того времени, как я имел удовольствие быть на испанской службе, у меня вечно подводит живот от голода!
Оба приятеля уселись друг против друга, вытянув ноги, и в продолжение некоторого времени только и слышалось громкое чавканье, так как охотники уминали жаркое за обе щеки.
— Итак, — продолжил Хосе, утолив первый голод, — я вечно спал и чувствовал себя от этого весьма недурно. «Спишь — меньше грешишь», — гласит пословица. Таким образом, я дождался наконец желанного часа, и однажды вечером мой начальник вызвал меня к себе. «Это неспроста, — подумал я, — ну, да на то и щука в реке, чтобы карась не дремал». Я не ошибся: капитан назначил меня в ту ночь на дежурство в расчете на то, что я опять засну, но не тут-то было! Впрочем, не люблю разговаривать во время еды, а потому сокращу свой рассказ. Одним словом, в ту ночь к берегу пристала шлюпка, пассажирам которой я дал возможность выполнить то, зачем они явились. Позже я узнал, что приехавшие люди были вовсе не контрабандисты; в ту ночь свершилось тяжкое преступление, и эта кровь, пролитая по моей вине, до сих пор не дает мне покоя. Мне заплатили за молчание, но плата показалась мне маленькой. Я потребовал больше и получил отказ, тогда, чтобы успокоить отчасти свою совесть, я выдал убийцу правосудию. Начался процесс, на котором я стал свидетелем обвинения, и этот суд кончился для меня совершенно неожиданным образом: меня признали виновником преступления и сослали в Сеуту на ловлю скумбрии. Однако, черт побери, такая развязка дела меня очень огорчила, так как я вовсе не чувствовал призвания к рыбной ловле, а потому не преминул воспользоваться первой же возможностью к бегству, а затем после многих приключений, которые слишком долго рассказывать, очутился наконец в Америке.
— Выходит, ты осмелился обвинить богатого и знатного человека? — спросил его собеседник.
— Очень даже знатного, потому и поплатился за свою смелость: плетью обуха не перебьешь! К счастью, здесь, в лесах, разница в общественном положении ничего не значит, что я завтра же докажу этому знатному сеньору. Жаль, что в мои руки не попался еще некий алькальд дон Рамон Коечо и его правая рука — сеньор Гагатинто, я бы всем троим доставил несколько приятнейших минут!
— В таком случае, я вполне согласен с тобой, — заявил старший охотник, отрезая себе кусочек баранины, как говорится, с коровий носочек, — мы отложим пока путешествие в Ариспу!
— Как видишь, это старая история, — закончил бывший микелет, — и, если в продолжение десяти лет я состою твоим учеником в качестве лесного бродяги, то этим обязан тому самому сеньору, который предводительствует экспедицией и сейчас находится на гасиенде Дель-Венадо!
— Да, да, — смеясь, сказал канадец, — я хорошо помню то время, когда ты промахивался в бизона с расстояния в пятнадцать шагов, а теперь я, кажется, сделал из тебя недурного стрелка, хотя, впрочем, иногда ты принимаешь ухо зверя за его глаз и таким образом понижаешь ценность шкуры. Но во всяком случае не сожалей о том, что променял свою гарнизонную службу на жизнь в лесу. Я ведь также, как тебе известно, не всегда был лесным бродягой, а состоял когда-то матросом французского флота. И что же? Я ничуть не жалею о своей прошлой жизни и нахожу, что лес и пустыня имеют такую же притягательную силу, как море. Кто в них пожил, тот не сможет уже с ними расстаться.
Помолчав немного, канадец прибавил:
— Я также покинул морскую службу не без веских оснований, но к чему ворошить прошлое и бередить старые раны?!
