— Вы никогда не знали своих родителей? — воскликнул взволнованный канадец, вскакивая с места, и, схватив горящую головню, поднес ее к самому лицу Тибурсио. Казалось, эта головня была слишком тяжела для могучей руки гиганта, которая конвульсивно дрожала, сжимая ее. Голос его выдавал сильнейшее волнение, когда он проговорил:
— Но вы знаете по крайней мере в какой стране вы родились?
— Нет, сеньор. Однако к чему эти праздные вопросы? Почему вас все это заинтересовало?
— Фабиан! Фабиан! — воскликнул Розбуа, невольно смягчая голос, как будто обращаясь к крошечному ребенку. — Где ты теперь? Что с тобою?
— Фабиан?! Это имя незнакомо мне! — заверил Тибурсио, удивление которого все возрастало при виде жадно устремленных на него глаз канадца.
— Незнакомо! Боже мой! Значит, это не он! — разочарованно вздохнул гигант. — А между тем ваши черты так живо напоминают моего маленького Фабиана! Что ж, внешнее сходство порой так обманчиво! Простите меня, мой юный друг, я безумец, начисто лишившийся рассудка.
С этими словами канадец бросил головню в костер и опустился на прежнее место, повернулся спиною к костру и прислонился боком к пробковому дубу так, что лицо его оказалось в густой тени.
Ночь близилась к концу, уже вершины деревьев осветились розовым отсветом зари и на гасиенде пропели петухи, но в чаще царил сумрак. Охотник сидел молча. Тибурсио тоже погрузился в воспоминания. Подобно тому, как семена, заброшенные ветром, всходят, несмотря ни на какие бури, так и воспоминания детства, несмотря на череду пронесшихся годов, не заглохли вполне в душе Тибурсио. Он припомнил рассказ умирающей вдовы Арельяно о его прибытии в Америку и напрягал память, чтобы связать между собой сохранившиеся в ней обрывки воспоминаний. Еще безотчетно для него самого сидевший перед ним гигант-охотник напоминал ему того покровителя его детства, о котором упоминала приемная мать, но каким образом французский матрос мог превратиться в мексиканского охотника? Столь странное превращение путало ход мыслей Тибурсио, который и в вопросах канадца усматривал лишь простое дружеское участие, не придавая им никакого иного значения. И в самом деле, охотник ни словом не обмолвился о том, что разыскивает потерянного сына, а ведь одно упоминание об этом могло сразу прояснить многое…
— Возможно, — проговорил Тибурсио, прерывая наконец молчание, — что если бы кто-нибудь помог мне разобраться в воспоминаниях моего детства, то я многое бы припомнил. Но кто же может оживить мою память, кроме Бога? Мне все кажется каким-то смутным сном, из которого я ничего толком не запомнил!
— Ничего?! — грустно повторил канадец, опуская голову.
— А между тем, — продолжал Тибурсио, — в ночь, проведенную над телом той, которую я называл своей матерью, какой-то свет озарил мое прошлое и мне казалось, что я припоминаю грустные сцены: но это был, вероятно, не более как ужасный сон…
Пока Тибурсио говорил, надежды снова ожили в душе канадца; он поднял грустно склоненную на грудь голову, намереваясь что-то сказать, но Тибурсио подал рукою знак не прерывать нити его мыслей и продолжал свой рассказ медленно, подыскивая слова, чтобы нарисовать смутно вырисовывающуюся в его памяти картину.
— Мне вспоминается какая-то большая комната, в которой свободно разгуливал ветер, — говорил он, — и слышатся женские рыдания, прерываемые чьим-то грозным голосом, и затем все спутывается…
Эти слова обманули ожидания канадца, так как он был свидетелем только развязки драмы, происшедшей в Эланчови.
— Вероятно, вам все это приснилось, — грустно заметил он, — но все-таки продолжайте.
— Затем среди этих снов, — продолжал Тибурсио, — мне представляется какое-то загорелое грубое, но доброе лицо.
— Какое лицо? — мгновенно оживился охотник, поворачиваясь к огню, причем грудь его взволнованно подымалась, как волна.
— Это лицо принадлежало человеку, нежно любившему меня в детстве, — с живостью проговорил Тибурсио, — я помню и теперь этого человека!
— А вы-то любили его? — с тоскою спросил канадец.
— Еще бы! Он был так добр ко мне!
Охотник отвернулся, и крупная слеза скатилась по загорелому лицу.
— Фабиан также любил меня! — прошептал он.
Этот отважный человек не решался задать последнего вопроса, который мог бы возвратить ему его дорогое дитя или навеки разрушить все надежды. Наконец прерывающимся голосом и со стесненным сердцем он выговорил роковые слова:
— Помните вы обстоятельства, при которых расстались с этим человеком?.. — Волнение перехватило его дыхание, он опустил голову на руки и со страхом ожидал ответа на свой вопрос.
Тибурсио медлил с ответом, собираясь с мыслями; слова канадца пролили свет в его душу, и он мысленно старался уяснить себе те обстоятельства, которые всплыли в его памяти.
В тишине слышалось только потрескивание сучьев в костре да прерывистое дыхание охотника.
— Слушайте же! — воскликнул, наконец, Тибурсио, обращаясь к охотнику. — Вот что я вспоминаю в настоящую минуту. Мне представляется кошмарная картина: кругом кровь, дым, оглушительный грохот — грома или пушек, — не помню. Я дрожу от страха, запертый один в темной каморке. Вдруг тот человек, который любил меня, подходит ко мне и…
Тибурсио умолк на минуту, стараясь воскресить в памяти подробности той минуты, вслушаться в слова, которые пока неясно звучали в его ушах.
— Вспомнил! — воскликнул он. — Этот человек подошел ко мне и сказал: «Встань на колени, дитя мое, и помолись за твою мать»… Больше я ничего не помню!
В продолжение всей речи молодого человека охотник сидел не поднимая головы, но тело его вздрагивало от конвульсивных рыданий. Тибурсио невольно вздрогнул, услышав изменившийся голос канадца, когда тот проговорил:
— Помолись за твою мать! Я нашел ее мертвой возле тебя!
— Да, да! Именно так! — воскликнул Тибурсио, вскакивая одним прыжком с земли. — Это те самые слова! Но кто вы такой, что знаете все происшедшее в тот ужасный день?
Канадец молча поднялся с земли, опустился на колени и, протягивая к небу руки, причем все лицо его было залито слезами, воскликнул опьяненный счастьем:
— О Боже мой! Я знал, что если ему снова понадобится отец, то Ты направишь его ко мне! Фабиан! Фабиан! Ведь это я, твой Розбуа, — тот самый…
Слова его прервал свист пули, пролетевшей над самой головой Фабиана. Хосе мгновенно очнулся от сна и вскочил на ноги.
XX. ПРАВО ВСЕГДА ОСТАЕТСЯ ЗА СИЛЬНЫМ
Нам необходимо вернуться немного назад, чтобы заполнить пробелы нашего повествования.
Во время своего откровенного разговора в канадцем Хосе не все рассказал ему о доне Эстебане. Он мог бы прибавить, что человек, которому он разрешил высадиться в ту памятную ночь на берегу Эланчови, был Антонио де Медиана, младший брат графа Хуана — отца Фабиана.
