Ороче снова присоединился к Барахе.
— Видели? — взволнованно спросил он.
— Видел, черт подери! Целое состояние!
— Но как его достать? Ведь тогда можно было бы плюнуть на всех и вся и смотаться отсюда подобру-поздорову!
— И то правда! Послушайте, свяжем наши лассо, и один из нас спустится на них вниз, — предложил Бараха. — До самородка ведь не более восьми футов!
— Кто же, по-вашему, примет на себя риск?
— Пусть решит жребий.
— Если жребий падет на меня, вы просто сбросите меня в пропасть. Разве не так, сеньор Бараха?
Бараха пожал плечами.
— Вы простак, с позволения сказать, почтеннейший сеньор Ороче! Разве резон бросить своего приятеля, да еще такое сокровище с ним в придачу? Впрочем, приятелем можно бы пожертвовать, но самородком — ни за что на свете!
— Любезнейший сеньор Бараха, вы делаете самые священные понятия, даже такие, как наша дружба, предметом неуместных насмешек, — заметил Ороче с таким скорбным видом, что Бараха более чем когда-либо убедился в его лицемерии.
Бараха извлек из кармана карточную колоду и предложил:
— Вытянувший старшую карту будет иметь право выбора.
— Идет, — кивнул Ороче. — Только уговор: я тащу из ваших рук, вы из моих. Так будет справедливо.
Бараха нехотя согласился.
Ороче достался король; Бараха же, к своему огорчению, вытянул девятку.
Однако под впечатлением рассуждений Барахи длинноволосый гамбузино, считавший и без того уже, что обладание сокровищем есть своего рода талисман против всяких бед и зол, а главным образом — против коварства его друга, вопреки ожиданию, избрал более опасную роль — спуститься вниз и овладеть самородком.
Тогда, отвязав свои лассо, бандиты скрутили их вместе, затем Ороче обмотал один конец полученного таким образом жгута вокруг своего пояса; другой конец привязали к стволу молодого дубка, росшего здесь же в расщелине скалы. Кроме того, Бараха крепко держал этот конец лассо. Пожалуй, без помощи тщедушного деревца его роль могла стать столь же опасной, как и роль Ороче, ибо тяжесть последнего, увеличенная к тому же немалым весом самородка, запросто могла увлечь Бараху в бездну. Удостоверившись, что жгут прикреплен надежно, Ороче начал осторожно спускаться, цепляясь за выступы и стараясь ставить подошвы ног в углубления или расщелины скал.
В оглушительном реве водопада Ороче чудились какие-то подземные голоса, звавшие его к себе, маня в бездну. Голова его начинала кружиться, но чувство непреодолимой алчности преодолело эту минутную слабость, и он упорно продолжал начатое дело.
В порыве охватившего гамбузино экстаза ему казалось, что мрачная бездна уже не ревет и не стонет, а тихонько журчит и напевает, как светлый лесной ручеек, навевая сладостные мечты.
Вот скрюченные пальцы гамбузино коснулись желанной глыбы золота, вцепились, впились в нее! Сначала она не поддавалась его лихорадочным усилиям, но затем вскоре стала в своем каменном гнезде. Двух жадных рук, по-видимому, было недостаточно, чтобы обхватить и удержать эту драгоценную глыбу; малейшее неосторожное усилие могло, отделив от скалы, заставить ее скатиться в пропасть. Ороче старался даже не дышать, Бараха, склонившись над обрывом, в одинаковой мере разделял его опасения и лихорадочный страх, — словом, все чувства, волновавшие в этот момент его приятеля.
Еще мгновение — и горное эхо повторило два непосредственно последовавших один за другим крика, два крика, торжествующих победу. Это были громкие возгласы Ороче и Барахи, раздавшиеся почти одновременно в тот момент, когда наконец эта масса чистого золота засверкала в дрожащих руках отважного похитителя.
— Поднимайте меня скорее, Бога ради! — воскликнул Ороче голосом, дрожавшим от волнения. — У меня в руках груз не менее тридцати фунтов по весу. Право, я не предполагал, что так силен!
Бараха сначала с конвульсивным усилием начал тянуть вверх веревку, затем тянул все слабее и наконец вовсе перестал, а руки Ороче еще не доставали до уровня тропинки.
— Ну же, Бараха! Еще немного! — крикнул ему гамбузино. — Всего пара футов, и я весь к вашим услугам!
Но Бараха по-прежнему оставался недвижим: в мозгу его вдруг родилась дьявольская мысль.
— Передайте-ка мне эту глыбу, которая истощает ваши последние силы своим непомерным весом, тем более что и я сам уже выбился из сил! — проговорил он.
— Нет, нет, тысячу раз нет! — завопил гамбузино, на лбу которого мгновенно выступил крупными каплями холодный пот. Он судорожно прижимал свое сокровище к груди и, не будучи в силах совладать с собою, воскликнул: — Скорее я расстанусь со своей душой, чем с этим золотом. А… а, понимаю, как только я передам вам самородок, вы бросите лассо, чтобы я сорвался!..
— А кто вам говорит, что я не отпущу его и сейчас? — глухо пробормотал Бараха.
— Кто говорит?! Да ваша собственная выгода ручается мне за это! — ответил гамбузино, голос которого теперь заметно дрожал.
— Ну, так слушайте же: я не выпущу лассо, но только с одним условием. Я хочу, чтобы это золото принадлежало одному мне, чтобы оно было все мое! Слышите? Мое! Отдайте мне его сейчас же… не то я брошу лассо, — и вы сверзнитесь в бездну!
Смертельная дрожь пробежала по всему телу Ороче, он содрогнулся до мозга костей и, взглянув на мертвенно бледное лицо Барахи, проклял свою глупую доверчивость и свой безумный выбор.
Он попытался было сделать усилие и без посторонней помощи взобраться на вершину утеса, но громадная тяжесть, которую он держал в руках, парализовала его движения. И он остался недвижим, как и Бараха, который теперь держал в руках его жизнь.
— Я хочу, я требую это золото, слышите, черт бы вас побрал! — продолжал немного погодя Бараха. — Или вы отдадите его мне, или же я брошу лассо… Нет, я перережу его!
С этими словами негодяй вытащил из ножен кинжал.
— Я скорее согласен умереть! — крикнул Ороче. — Пусть меня поглотит бездна, а вместе со мною и самородок!
— Ваша воля выбирать, — презрительно уронил Бараха, — или все это золото, или ваша жизнь, вот и все!
— Вы прикончите меня, даже если я отдам его вам!
— Пусть так! — решил Бараха и стал перерезать лассо не спеша, как бы давая понять обреченному, что у него еще есть время одуматься и спастись.
XIII. ДВОЕ ИЗ РОДА ДЕ МЕДИАНА
Возвратимся к главным героям повествования. Педро Диас не замедлил стряхнуть с себя то состояние горестного оцепенения, угнетенности и вместе с тем глубокого удивления, какое на мгновение овладело им.
— Я ваш пленник! — сказал он, медленно подняв голову. — А потому с полною покорностью ожидаю своей участи!
— Вы свободны, Диас! — проговорил Фабиан. — Свободны безусловно, без всяких оговорок или ограничений!
