На улице Озхар замер и принялся оглядываться в поисках знакомого черного BMW, но Шагрон помахал им рукой из окошка двухцветного «бугатти» сто двенадцатой модели, приплюснутого и обтекаемого. Автомобиль был такой низкий, что казалось, в нем можно только лежать.
— Пошли… пушечное мясо, — сказал Швед, подталкивая напарника.
В машину они и правда скорее улеглись, чем уселись. А секундой позже Шагрон стартовал.
Наверное, в прошлой жизни Шагрон был космонавтом.
Сверху, с предпоследнего сумеречного этажа, черно-бордовую молнию проводили взглядами два мага вне категорий.
— И в тот же миг влюбленное созданье, включив форсаж, умчалось на заданье, — желчно прокомментировал Завулон. — Н-да.
— Ничего, сдюжат, — ответил Лайк. — К тому же он эту девочку и правда любит, хоть и боится в том признаться даже самому себе.
— Почему боится? — не согласился Завулон. — По-моему, он этого не скрывает.
— Для себя он еще ничего не решил. Мне ли его не знать?
— Ты всегда был скотиной, Лайк, — спокойно сказал Завулон. — Особенно в вопросах верности. Но у тебя есть одно неоценимое свойство.
Московский маг оторвал взгляд от улицы и в упор поглядел на киевского коллегу.
— Ты всегда выручаешь тех, кого так расчетливо предаешь. Даже я так не умею.
— Вот потому-то я и предложил послать своих, а не твоих, — ничуть не обидевшись, отозвался Шереметьев.
Глава одиннадцатая
То, что устроил Шагрон на трассе, описанию поддавалось слабо. Он несся ракетой, болидом, сумасшедшим сгустком скорости. Встречные автомобили сливались в размытую полосу, состоящую из не успевающих отобразиться на сетчатке силуэтов и ритмичных «вжжжу! вжжжу!» по левому борту. Попутные машины зверь «бугатти» обходил так легко, будто те стояли. Крайнюю левую полосу никто не занимал — несомненно, Шагрон разгонял всех без всяких церемоний, да и начальство могло постараться на этот счет.
Когда пристойная трасса кончилась и пошел довольно отвратный асфальт, Шагрон воспользовался незнакомым амулетом; машину сразу перестало трясти: казалось, она обрела крылья (или, на худой конец, воздушную подушку) и помчалась с прежней скоростью. Все так же мелькачи встречные авто, все так же испуганно жались к обочине попутные…
В общем, доехали очень быстро — Швед даже не успел толком настроиться на рабочий лад, а мимо уже мелькнули гостиница «Пулковская» и приметный памятник, широко известный в народе как «стамеска».
— Yes-s-s! — выдохнул Шагрон, не снижая, впрочем, скорости. — Есть рекорд от «Речного» до «стамески»! Вышел из четырех часов!
Озхар безучастно глядел в лобовое стекло.
— Я вас высажу во-он там, на перекресточке, — весело сказал Шагрон. — Дальше вы уж сами. Шеф так велел.
Ему не ответили.
Едва Озхар и Швед вышли из машины, мрачная аура Питера ударила по ним, свинцом навалилась на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. Дождя на этот раз не случилось, но небо все равно было плотно зашторено низкими тучами, так что свету летних звезд-нипочем было не пробиться через эту клубящуюся толщу.
— Ух, йо-о… — Швед даже закашлялся. — Вот это да!
Озхар все молчал, упрямо расправив плечи вопреки давлению Черной Пальмиры. Вся прежняя чернота Питера по сравнению с этим чудовищным прессом казалась ласковым ветерком.
Шагрон что-то тараторил, склонившись к открытой дверце, а потом захлопнул ее, лихо развернулся прямо через осевую и спустя десяток секунд пропал из виду. Затерялся среди красных стоп-сигналов перед ближайшим светофором.
До полуночи оставалось несколько минут.
— Ну, что? — с прорезавшимся боевым азартом спросил Швед. — Как добираться будем?
— Пока без магии, — пробурчал Озхар. — Незачем светиться заранее.
И он призывно вскинул руку.
Машина притормозила рядом с ними одновременно со сменой даты.
После езды с Шагроном казалось, что ухоженная «десятка» еле-еле ползет. Трясло немилосердно, каждая кочка отдавалась сначала в позвоночнике, а секундой спустя-в голове. И продолжал давить город: настырно, тупо и докучливо, как застарелая мигрень.
— Швед! — тихо позвал Озхар где-то на полпути к Лермонтовскому.
— А?
— А тебя снова… не поведет? Как в прошлый раз, когда ты молодняк питерский крушить наладился?
Швед сначала напрягся, но потом неуверенно возразил:
— Так у нас же защита теперь… не то что раньше.
Озхар некоторое время молчал.
— Ладно. Ты того… смотри, держи себя в руках. Не сорвись.
— Не сорвусь, — пообещал Швед.
И изо всех сил постарался поверить себе.
Сразу за Египетским мостом они вышли. Озхар расплатился тем, что нашлось в кармане — нашлась сотня евро. Русских рублей, понятное дело, ни у кого уже не осталось. Хозяин «десятки» сильно повеселел и умчался в сторону Садовой.
— Ну, что, Швед? — сказал Озхар странно напряженным голосом. — Как в Ялте?
— Как в Ялте, — эхом отозвался николаевец. — Веди!
И они пошли. Свернули во двор, вошли в подъезд с сумасшедшей нумерацией и поднялись на второй этаж. Озхар постучал, поскольку звонок-молчал, как рыбка в банке.
Дверь открыла одна из девчонок Тамары — коротко стриженная и рыжая, неуловимо похожая на Марлен Жобер в «Пассажире дождя». При виде визитеров лицо ее вытянулось, она инстинктивно отпрянула и попробовала защититься простеньким щитом. Но девчонку никто и не думал атаковать.
— Добрый вечер, — негромко поздоровался Озхар. — Тамара есть?
— Д-добрый… — пробормотала девчонка. — С-сей-час…
Она снова выглядела сильнее, чем вне Питера. На уровень, а то и на все два. Сейчас — не ниже приличного третьего.
Дверь захлопнулась. Озхар и Швед терпеливо ждали — около минуты. Затем дверь медленно-медленно отворилась, слабо скрипнув давно не знающими смазки петлями, и на пороге возникла Тамара. Бледная, с распущенными по плечам волосами.
— Здравствуй, Тома, — поздоровался Озхар дрогнувшим голосом.
Она смотрела на Озхара так, словно силилась вспомнить — кто он? Что их связывает? Долго смотрела. Потом тихо спросила, произнося каждое слово по раздельности:
— Зачем? Ты? Пришел?
— За тобой, — просто ответил Озхар. — Тебе не место в этом мертвом городе. Пойдем, я отвезу тебя в Москву. Или в Одессу.
— Нет. — Тамара яростно замотала головой, отчего ее грива всколыхнулась, будто диковинное черное пламя. — Мое место тут! Приехал мой отец.
— Отец? — Озхар знал, что бьет по больному, но именно это сейчас и было нужно — встряхнуть ее, разбудить от наркотического дурмана Черной Пальмиры. — Или тот, кто надругался над твоей матерью?
