– Приятно с вами познакомиться, – звонко, с нажимом произнесла Тови, явно стыдя мужа и вынуждая его кивнуть в знак приветствия.
– Садитесь, садитесь, – хлопотала мать вокруг стола, вытаскивая тарелки и столовое серебро для нас.
Мы ужинали не в тишине. Я не знала людей, которых обсуждали за столом, но мать старалась вовлекать меня в беседу так часто, как могла. И Алекса тоже. Мне было интересно наблюдать за своим спутником, тем, как непосредственно он держался в незнакомой компании, покоряя всех любезной манерой держаться и изъясняясь на чистом, почтительном языке. Я бы не удивилась, начни Алекс рассыпаться перед присутствующими в знаках искреннего почтения.
Он делал это ради меня, и при мысли о подобной заботе теплые мурашки забегали по телу. Непринужденность Алекса помогала и мне чувствовать себя легче, не смущая его своей семейной драмой. А еще я была искренне рада оказаться с матерью за ужином, который точно не закончится холодным молчанием или криками. Приятно было снова ощутить себя частью ее семьи.
– Итак, расскажи мне об этом молодом человеке, – попросила мать, когда я помогла ей убрать со стола.
Гости ушли, Алекс, извинившись, направился в ванную, а Хаим устроился перед маленьким телевизором в гостиной с пультом в руке.
– И давно вы вместе?
Когда мама говорила таким тоном, я могла бы притвориться, что со времен моей юности ничего не изменилось – если бы мне, конечно, так не бросались в глаза ее толстые чулки, юбка в пол, длинные рукава и парик, покрывавший ее голову. Подобным образом мама всегда беседовала со мной, когда я возвращалась со свидания во времена средней школы, и она сгорала от нетерпения услышать, как же все прошло. Сейчас мама говорила именно так, как в те годы, и мне хотелось ответить ей точно так же, как тогда, – откровенно. И все-таки с тех пор многое между нами изменилось. И это сделало меня осторожной, сдержанной.
– Я познакомилась с ним в декабре, – ответила я.
Мама открыла одну из двух посудомоечных машин под столешницей и начала складывать туда тарелки.
– Пользуйся этой машиной, она – для флейшига. Другая машина – для милхига.
Понятно: одна – для мяса, другая – для молочного, точно так же делились ее тарелки и столовое серебро, горшки и кастрюли. В былые времена мать наверняка посмеялась бы над подобными крайностями, но теперь она явно гордилась тем, что стала такой «фрум», такой благочестивой и набожной. Как будто если мать будет зорко следить за тем, чтобы ни одна молекула мяса не смешалась ни с одной молекулой молока – даже случайно, даже в этой несчастной посудомоечной машине, – это отправит ее прямо на небеса.
– В декабре, – задумчиво повторила она после паузы.
Мать явно считала месяцы, которые прошли с момента появления в моей жизни этого мужчины, прежде чем ей стало об этом известно. Я без труда читала мысли на ее лице. Раньше я позвонила бы ей сразу же после того, как мы с Алексом впервые поцеловались. Теперь мы с матерью не разговаривали месяцами, и мужчина, которого я решила познакомить с ней, явно не подходил под категорию «просто друг».
– Что ж, – сказала мать, когда я ничего не ответила. – Он кажется очень милым.
В этот момент в дверном проеме появился Алекс:
– Могу я чем-нибудь вам помочь?
Мама резко обернулась, пораженная этим мужским вторжением в исключительно женские владения.
– О… благодарю вас, Алекс. Но вам лучше пройти в гостиную, чувствуйте себя как дома.
Подвергнуть Алекса такому испытанию? Неловкой беседе с Хаимом, который наверняка будет очень мил, но так и не сможет поладить с этим «гоише бойчиком»? Нет, я не могла обречь на это мужчину, которого любила. Вытерев руки кухонным полотенцем, я отошла к Алексу.
– Вообще-то говоря, мама, нам пора. Наше возвращение домой затянулось, уже довольно поздно.
Она обернулась:
– Ах! Тебе завтра рано вставать? Пойдешь в церковь?
Я вздохнула:
– Нет, мама. Просто работа.
Эмоции быстро сменяли друг друга на лице матери, к ее губам приклеилась напряженная, неестественная улыбка. Маму явно не порадовало то, что я уезжаю так скоро, но она не смогла скрыть удовлетворения от мысли о том, что я не пойду в церковь завтра утром. Правда, мать считала, что я могу пойти на одну из трех оставшихся на этой неделе месс. Возможно, мне стоило успокоить ее и признаться, что я вообще перестала ходить в церковь, но существовали некоторые темы, которые мы не соглашались обсуждать – и которые просто никогда не поднимали.
– Ну ладно, раз вам нужно уезжать, ничего не поделаешь. – Мать потянулась к тарелке с бараньей грудинкой, стоявшей на столешнице. – Тогда разрешите мне хотя бы завернуть для вас то, что осталось от ужина.
– Нет, мама, не стоит…
Она остановила меня взглядом:
– Пожалуйста. Мы ведь с Хаимом живем вдвоем. И просто не сможем съесть все это. Даже если я заморожу часть мяса, тут все равно хватит человек на десять. Эта Тови ест не больше, чем птичка, да и ее Рувим ненамного лучше.
Алекс погладил себя по животу:
– Я-то от своей доли не отказался, миссис Каплан. Надеюсь, все в порядке, я поступил правильно?
Удивленная его словами, мать рассмеялась:
– О да! Разумеется. Вы все сделали прекрасно, Алекс. Просто замечательно! Значит, вам бы хотелось взять немного еды с собой, да?
– Да, – поспешил согласиться он, хотя я уже приготовилась протестовать. – С удовольствием поел бы позже.
– Ну-ну, ладно, сдаюсь. – Я подняла вверх обе руки. – 2:1 не в мою пользу, я проиграла.
Мама задорно подмигнула мне, и это так походило на нее ту, прежнюю, что мое горло сжало спазмом.
– Да, ты проиграла.
Она перехватила меня во дворе, пока Алекс засовывал в багажник пакеты с едой, заботливо упакованные в такое количество слоев фольги, что мне уже, похоже, было впору получать сигналы из космоса.
– Он очень мил, Ливвале.
Я оглянулась на Алекса, который аккуратно перекладывал пакеты, чтобы они вошли в машину.
– Да, он классный, мама.
– Он – не еврей, – задумчиво произнесла она и вскинула руки прежде, чем я смогла ответить. – Я знаю, знаю!
Нахмурившись, я обхватила себя руками.
– Понимаешь, я пыталась быть католичкой не ради того, чтобы причинить тебе боль.
– Понимаю.
Я не стала объяснять, что, выбрав ее веру, я стала бы чужой для папы.
– С твоей стороны неразумно ожидать, что я буду встречаться только с евреями. А еще это просто нереально.
– Нереально? Почему же?
Я взяла ее за руку. Наши сцепленные пальцы смотрелись как полоски у зебры: светлая – темная, светлая – темная.
