* * *
– Я не католик. Это имеет значение? – Дэн с опасением взглянул на фасад церкви.
– Не для меня.
Я глубоко вдохнула и еще раз поправила лацканы моего черного пиджака. Мне не потребовалось что-то покупать по такому поводу – мой гардероб и так был полон черно-белых вещей, – но я давно не носила этот пиджак, и он на мне висел. Мое тщеславие это как-нибудь бы пережило, но я знала, что королева-дракониха вперит в меня орлиный взор в поисках выбившихся из прически прядей, недостающих пуговиц, стрелок на чулках, изношенных стелек в обуви. Я даже не удивилась бы, если бы она поднесла к моим губам цветовой круг, чтобы сообщить, что этот цвет помады мне не идет.
– Ты прекрасно выглядишь. – Дэн погладил мое плечо. – Готова войти?
– Ты можешь уйти. – Я повернулась, чтобы видеть его лицо, продолжая комкать в руках носовой платок, то сжимая его до размеров шарика, то разжимая снова. – Иди! Тебе не обязательно проходить через все это. Эта скукотища затянется надолго.
Дэн наморщил лоб.
– Элли, ничего страшного. Я хочу быть с тобой рядом в эту минуту.
Мои пальцы задвигались быстрее, когда я перевела взгляд с него на церковь – люди шли нешироким, но неиссякающим ручейком.
– Дэн, я ценю твою поддержку, правда ценю, но думаю, что, может, мне лучше справиться с этим одной. Моя мать…
– Ты нужна там своей матери, – мягко перебил он, снова погладил мое плечо, а затем опустил руку и взял мою ладонь. – И кто-то нужен тебе самой. Ты хочешь, чтобы я остался.
Я не могла опровергнуть это утверждение, как и много раз до этого, когда Дэн уже доказывал мне правоту своих слов. Я обмякла, плечи мои ссутулились. Он обнял меня. Ничего чувственного в этом жесте не было, никакой похотью и не пахло. Просто близость и тепло живого человека. И он был прав. Мне нужно было, я хотела, чтобы он был рядом.
– Ну как, теперь готова? – спросил он несколько мгновений спустя, водя губами по моим волосам. – Кажется, все уже вошли.
Я кивнула, уткнувшись ему в пиджак, – сегодня Дэн надел строгий черный галстук, а я скучала без рыбок и танцовщиц хулы.
[10]
Проведя пальцами по мягкой ткани вверх-вниз, я отпустила его пиджак.
– Готова.
Дэн положил палец мне под подбородок и поднял кверху мою голову.
– Элли, помни, что я с тобой. Если тебе что-то понадобится, просто скажи.
Я кивнула – голос пропал от нахлынувших эмоций, справиться с которыми мне было еще не по силам. Дэн улыбнулся. И как обычно и случалось, улыбка Дэна вызвала у меня ответную улыбку.
Церковь Святой Марии небольшая, но симпатичная. Она стала местом моей конфирмации. В стенах этой церкви я впервые – и не однажды – исповедалась. Мое детство прошло здесь, под взглядом Девы Марии, и, войдя через тяжелые деревянные двери, вдохнув насыщенный запах, я словно переместилась назад во времени.
Дэн поддерживал меня под локоть. Проходя мимо купели со святой водой, я опустила пальцы, почувствовала странную маслянистую вязкость. Для меня это было доказательством того, что вода и правда не простая, а божественная. Я коснулась влажными кончиками лба, впадинки у шеи, каждого плеча и потирала пальцы до тех пор, пока они не высохли.
Отец Макмейхон уже начал читать мессу, и не одна голова повернулась в нашу с Дэном сторону, когда мы шли по проходу к самой первой скамье, где виднелась облаченная во все черное фигура моей матери. Наверное, примерно те же чувства, что обуревали сейчас меня, испытывали Ганс и Грета, направляясь к дому ведьмы. Вероятно, это было святотатством, но я рассуждала так: если уж святая вода не вскипела, когда я погрузила в купель свои пальцы, то почему бы Богу не взглянуть сквозь пальцы на маленький и безвредный полет фантазии. К тому же я подумала, преклоняя колени и крестясь, что моя аналогия неверна. Ганс и Грета не знали, что они идут навстречу своей судьбе. Я, в отличие от них, имела вполне определенное представление о том, что меня ждет.
Дэн позади меня замешкался – у него не было отточенного навыка, коим обладают католики, преклоняя колени, – и опустился рядом со мной с задержкой. Я тут же услышала, как миссис Купер, соседка матери, что-то зашептала своему мужу Фреду, но не стала оборачиваться. Миссис Купер когда-то пекла мне печенья и учила меня вязать крючком. Я не виделась с ней по меньшей мере десять лет.
Стоило мне опуститься на скамью, как моя мать тут же ухватилась за мою руку, словно та была канатом, который мог спасти ее, зависшую над бездной. Если учитывать, что я часто представляла мать висящей на канате над пропастью, то от меня не ускользнула ирония этого жеста – свидетельство того, что она во мне нуждается. Это не могло не вызвать у меня улыбку, совершенно конечно же неуместную. Я скрыла ее, поднеся ладонь к губам.
Дэна моя мать проигнорировала, но, впрочем, месса и не предназначена для знакомств. Зато я снова перенеслась в прошлое. Я и забыла, какой успокаивающей силой обладают знакомые слова или что из числа цветных лучей света, проникающих через витражные стекла, всегда можно извлечь квадратный корень. Я забыла, как чувства в церкви могут нахлынуть и отхлынуть, подобно приливу и отливу, не оставляя в голове никаких мыслей, и что это необязательно плохо. Молитвы я, может, и подзабыла, но сердце напомнило. Я бормотала слова, считая горошины. Именно здесь, в церкви, я впервые пришла к выводу, что можно молиться, используя числа, и что люди постоянно что-то высчитывают. И была потрясена до глубины души, поняв, что это далеко не так.
Я чувствовала присутствие Дэна, но он сидел молча. Он не держал меня за руку, хотя и не взял молитвенник. На его лице было заинтересованное выражение, словно он впервые присутствовал на мессе. Дэн не отрываясь следил за перемещениями священника вдоль алтаря – как если бы был зрителем на захватывающем теннисном матче. Пламя свечи затрепетало, и он приглушенно чихнул.
Я взглянула на него, он на меня, и мы оба улыбнулись. Я вложила ему в руку свой носовой платок. Он задержал мою руку и не отпускал, хотя моя мать зафыркала, заворчала и запричитала громче, сидя по другую сторону от меня.
Мой отец умер первым из шести братьев и сестер, поэтому окончание мессы затянулось, пока все не сказали в его адрес несколько слов, после чего священник отпустил нас со словами «ступайте с миром, дабы любить и служить Богу». Мне было никак не отвертеться от того, чтобы пожимать руки, принимая соболезнования тех, кто выходил из церкви. Дэн держался рядом со мной, мужественно принимая объятия, пожимая руки и бормоча благодарности тем, кто признал за ним право здесь находиться. Я была рада, что он рядом. Он как буй позволял мне держаться на поверхности, иначе моя мать точно утащила бы меня куда-нибудь на дно. Чаще всего она прятала глаза под вуалью своей шляпки или за гигантским носовым платком, но каждый раз, стоило наступить тишине, – а это случалось довольно часто, – пользовалась этим, чтобы облить меня ядом своего взгляда. Она не скупилась на презрение и в адрес Дэна, но он либо этого не замечал, либо ее враждебность его мало заботила.
