Мне не доставило удовольствия видеть, как она вздрогнула и съежилась, скукожилась. До этого я всегда думала, что когда наконец заведу с ней этот разговор, почувствую удовлетворение, но испытывала только грусть и сожаление.
– Ты не понимаешь, что значит иметь детей. Когда они не оправдывают твоих ожиданий, разочаровывают. Не понимаешь, что значит дать жизнь другому человеку и видеть, как он ее губит. Ты не поймешь, Элла, как я себя чувствую.
Я смотрела на нее еще несколько долгих секунд. Она плакала, а мои слезы стали катиться медленнее. Наконец я встала. Меня не переполнял триумф. Только одно чувство, которого я так давно жаждала. Она меня приняла.
– Нет, мама, – сказала я, и в моем голосе слышалась доброта. – Не пойму. И наверное, никогда.
Она кивнула и снова вернулась к своему кофе и сигарете, и я впервые в жизни увидела в ней не сказочную королеву, какой я представляла ее ребенком, и не злую ведьму, как я стала считать о ней позже, а женщину. Всего лишь женщину.
Я обняла мать, дым от ее сигареты жег мне легкие. Сначала она не ответила на мое объятие, но затем все-таки обняла меня, хлопая по спине и расчесывая мне волосы пальцами.
Больше мы ничего не говорили, опасаясь, что слова могут все испортить. Затем я ушла, оставив ее за столом и думая, что мне стоит ее снова как-нибудь навестить. Может быть, мы даже поговорим. Но на сегодня слов было достаточно.
Я не стала благочестивой, хотя и впрямь посетила одну-две мессы. Современная служба была ничего, хотя совсем не походила на тот ритуал, что я помнила из детства, – дающий утешение и в то же время загадочный. Ближе к концу я поняла, что мне его не хватает, хотя мне понравилась служба, которую вел отец Хеннесси, рассказывая о том, к чему следует быть готовой современной молодежи. Покидая церковь, я пожала ему руку и негромко сказала: «Спасибо вам, отец», он сжал мои пальцы, скрюченные от артрита, и, глядя прямо в глаза, сказал:
– Здесь тебе всегда рады.
Впрочем, я не перестала «ненавидеть» свою мать и, когда она звонила, могла взять трубку, только сделав над собой усилие. Да и наши разговоры с ней всегда выхолили натянутыми, мы были вежливы, но говорили, словно чужие. Она перестала расспрашивать меня о Дэне и стала больше говорить о своей жизни. О том, что оформила абонемент в тренажерный зал и стала посещать литературный кружок. Если уж я считала странным говорить с ней на подобные темы, уверена, она чувствовала себя так же странно, не делая мне колких замечаний и обходясь без нравоучительных разглагольствований. Но хотя бы мы обе прилагали усилия, и я впервые в жизни призналась себе, что, возможно, по-другому у нас ничего и не будет.
По ночам, как и большую часть своей жизни, я снова была одна. Я много читала, вязала. Перекрасила кухню, вычистила ковры паром. Я вдруг обнаружила, что у меня куча времени, хотя раньше мне его не хватало для того, чтобы переделать все дела, а все потому, что рядом не было человека, с которым я могла бы его провести. В моей жизни вдруг образовалась пустота, которую я ничем не могла заполнить.
Я могла бы ему позвонить. Должна была. Меня останавливала гордость и еще страх. Что, если я позвоню, а он не ответит или, даже хуже того, откажется со мной говорить?
До Дэна я долго жила одна и не видела веских причин, почему я не могла продолжать жить без него. Если не считать того, что скучала по нему. Хотя бы потому, что он мог заставить меня смеяться. Он мог заставить меня забыться.
Однажды вечером в дверь позвонили. Я пошла открывать ее с сильно бьющимся сердцем и жалея, что не сделала себе макияж и прическу, собрав волосы в простой хвостик, который к тому времени уже растрепался. Впрочем, мужчину, стоявшего на моем пороге, мои ухищрения казаться красивой все равно оставили бы равнодушным. Он заключил меня в объятия, отчего у меня перехватило дыхание, а затем так обстучал мне бока, что я вовсе не могла дышать.
– Чад! – Я ужом извернулась из его рук, чтобы сделать хотя бы небольшой вдох, а затем сама сжала его в объятиях. Отступив на шаг, я оглядела его с головы до ног. – Что ты здесь делаешь?
– Люк убедил меня, что мне надо увидеться со своей старушкой сестрой, – хмыкнул Чад.
Он неплохо выглядел, мой братишка, возвышаясь надо мной с тех пор, как достиг половой зрелости. В отличие от меня, он был блондин, с карими, а не голубыми, как у меня, глазами, и загорелый. Нас с ним объединяла только улыбка. Я всмотрелась в него пристальнее, чтобы понять, изменился ли он за это время, и действительно заметила в нем кое-какие перемены.
– Не могу поверить, что наконец тебя вижу, – сказал он.
– Я могу. – Я взяла его за руку и втянула его к себе. – Я только не верю, что ты здесь.
Чад сидел за моим кухонным столом и посвящал меня в последние события своей жизни, а я сидела и все никак не могла убедить себя в том, что действительно его вижу. Он прервал свой рассказ, чтобы ему ничего не мешало меня рассмотреть. Его слегка насмешливая улыбка смягчилась, когда он взял меня за руку.
– Как я должен понимать твое выражение, крошка?
– Просто рада, что ты здесь, Чадди. – Я крепко держала его руку. Мы обменялись взглядами.
Выжили.
Конечно, я и слышать не захотела ни о каком отеле. И уж тем более не тогда, когда в моем доме пустовали две спальни. Было так приятно, что он со мной. Что есть с кем выпить кофе утром. Для кого сварить яйца. Что есть кто-то, кто так хорошо меня знает, что мне не нужно ничего объяснять. По вечерам мы ходили на ужин, в кино, на танцы. Мы часами болтали на моем диване, смотрели эпизоды из «Придурков из Хаззарда» и спорили, кто из двух кузенов сексуальнее: Бо или Люк. Чад утверждал, что их притягательность только возросла бы, если бы они поцеловались, переплетя языки. Я захохотала как сумасшедшая и рассыпала попкорн.
– Мне тебя очень не хватало, – сказала я, когда мы пили горячее какао с взбитым маршмеллоу. – Мне бы даже хотелось, чтобы ты подумал над возвращением домой.
Чад выпучил на меня глаза:
– Ты знаешь, что я не могу.
Я вздохнула:
– Знаю. Из-за Люка.
– Не только из-за него. У меня работа. Дом. Целая жизнь.
– Знаю, знаю. – Я махнула рукой. – Ты просто так далеко, вот и все. Мы нечасто видимся.
– Ты могла бы приезжать почаще. Люк тебя обожает, куколка. Все вместе занялись бы шопингом.
Я подняла бровь:
– Он что, считает, что мне нужен новый гардероб?
Чад засмеялся:
– Ты сказала это, не я. Мы бы обрядили тебя в одежду цвета повеселее, чем черно-белый.
– С моей одеждой полный порядок.
– Элла, детка. Милая. Мир раскрашен не только в черно-белые цвета. – Мой брат оглядел гостиную. – Эту комнату также можно было бы оживить другими цветами. Столовая сказочная. Пусть таких комнат в твоем доме будет побольше.
