Теперь я знала, что предчувствие близкой смерти матери было со мной уже на «Глазе Хора» посреди моря.
Мне столько всего хотелось рассказать ей! О том, как я встретила моего любимого отца в доме Аида. О том, как я жила с мифическими амазонками, которых она так почитала. О том, как я из-за Эзопа снова потеряла Алкея. О том, как я поняла, что женщина может любить двух мужчин. О том, что мать может жить своей судьбой и все же больше жизни любить своего ребенка. О том, что боги капризны и неуправляемы… Но я могла только обнять ее и плакать. Она тоже плакала.
— Прости меня, прости меня, — повторяла она снова и снова.
— Мне не за что тебя прощать, — сказала я. — Такова была воля богов… даже мое возвращение — их воля. За все отвечают боги — не мы.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я все гладила и гладила ее, и понемногу от ее тела стал исходить тот запах, что я запомнила с детства, — аромат восточных духов. Прошли часы, дни и годы… или так мне казалось. Когда я подняла голову, то увидела, что челюсть моей матери отвисла, а с ее нижней губы на мою руку упала тонкая ниточка света. Что это — мое наследство? Глаза ее были открыты, но пусты. Она оставила меня сиротой, держа в своих объятиях.
Питтак и молодая женщина стояли совершенно неподвижно, глядя на меня. Что-то в глазах женщины напомнило мне те глаза, что сейчас закрылись. Неужели это возможно?
— Повесь меня, если считаешь нужным, — прошептала я Питтаку. — Но я хочу перед смертью увидеть дочь.
— Сапфо, я простил тебя и Алкея много месяцев назад, когда заболела твоя мать. А твоя дочь стоит перед тобой.
Прекрасная молодая женщина подошла и обняла меня. Я пила ее красоту жадными глазами, а потом, потеряв сознание, рухнула на пол.
Придя в себя, я обнаружила, что нахожусь в женской половине дома моей дочери в Митилене. Дочь ухаживала за мной. Она была так прекрасна, что если бы я встретила ее, не зная о нашем родстве, наверняка попыталась бы заняться с ней любовью. Стоило мне поглядеть на нее, как горло у меня перехватывало и огонек начинал полыхать в моей крови. Зубы у нее были прямые, белые и немного хищные — признак чувственности. Ее золотые волосы падали на ее гладкое розовое лицо, когда она наклонялась надо мной.
— Я прощаю тебе все, — сказала она. — Даже то, что ты меня бросила.
Вот, значит, как ей об этом рассказали! Я не стала разубеждать ее — пока.
Мои мысли вернулись к тем событиям, что привели меня сюда. Я видела себя на корабле с Алкеем, когда мы пребывали в упоении. Потом я вспомнила, как уничтожила все это с Эзопом. А потом я поняла. Останься я в объятиях Алкея, моя мать умерла бы непрощенной. Судя по всему, осуществился божественный план, но понять его я смогла только теперь, задним числом.
Моя мать умерла. Ларих тоже умер. Мои дед и бабка давно были мертвы. Мой брат Харакс заправлял семейными виноградниками, а помогала ему жена — Родопис! Все утверждали, что красавица куртизанка превратилась в старую хрычовку, но продолжала считать себя очаровательной в той же мере, что и моя мать, участвовала в сочинении истории о том, что будто бы я бросила Клеиду. Харакс не возражал ей, правда, он вообще опасался возражать ей в чем-либо.
Будучи приемным ребенком тирана, моя дочь имела возможность выбирать себе мужа, но выбор ее был неудачным, и она казалась мне несчастной. Муж ее был богат, но недостаточно умен для нее. А поскольку он не был умен, то не был и добр: ведь доброта есть наивысшая мудрость.
Моего зятя звали Эльпенор — в честь того идиота, который с похмелья свалился с крыши в гомеровской эпопее об Одиссее. Кому может прийти в голову мысль назвать сына Эльпенором? Только самому глупому или продажному из отцов! И муж Клеиды соответствовал своему имени. Если у него и не заплетался язык, то заплетались ноги. Неудивительно, что жена не выносила его!
Она была так несчастна, что завела привычку советоваться с прорицателями и задавать им вопросы, на которые они не могли ответить. Ни один из них не смог предсказать мое возвращение.
Каждый день в жертву приносилась птица, чтобы Клеида знала, что ждет ее сегодня.
— Тебе бы лучше слушать их песни, чем сворачивать головы. Несчастные люди всегда попадаются в ловушки прорицателей.
— Почему ты все знаешь? — спросила она.
— Боль и кораблекрушение, кораблекрушение и разбитое сердце.
— Ты останешься со мной навсегда? — спросила Клеида.
— Я постараюсь, — ответила я.
Обмыть и умаслить тело матери перед похоронной церемонией должны были, конечно, женщины семейства. И вот я стояла против моего заклятого врага Родопис, и мы с ней нежно обмыли тело моей матери морской водой, закрепили челюсть золотой подвязкой, закрыли ее прекрасные глаза, положили монетку в рот, чтобы было чем расплатиться за доставку в царство Аида. Мы одели ее во все белое и положили в гроб ногами к дверям. На голову ей мы надели золотой венок, указывающий, что она победила в сражении с жизнью, а на грудь положили керамическую птичку, олицетворяющую ее поющую душу. Мы дали ей ее зеркало и алабастрон — маленький сосуд для благовоний, чтобы даже в царстве мертвых она могла оставаться красивой. Мы поставили лекиф с благовонным маслом рядом с ее головой в венке. Потом мы спели над ней самые разные заупокойные песни, и подпевали нам все ее подруги и хор профессиональных плакальщиц, присланный Питтаком.
— Я так любила ее! — рыдала Родопис. — Поэтому-то она и обещала мне свои драгоценности!
Она поедала глазами золотой венок, словно ей было жалко зарывать его в землю.
Я ничего не сказала. В другое время я бы поборолась с ней за оставленные моей матерью драгоценности, но сейчас я слишком устала. Как бы мало вы ни зависели от родителей в повседневной жизни, как бы ни были готовы к их смерти, их окончательный уход — всегда катастрофа. Вы словно только что стояли на твердой земле, и вдруг она начала уходить из-под ног.
Я подумала о царстве мертвых, где воссоединятся мои родители.
— Наконец-то! — воскликнет мой отец.
— Хорошо хоть здесь у тебя нет тела, чтобы изменять мне, — огрызнется в ответ моя мать.
А потом она будет счастлива остаться с ним навечно. Вместе с маленьким Эвригием.
Питтак приготовил памятник моей матери — высеченная из камня, она стояла во всей своей красе, держа за руку маленькую девочку. Эпитафия гласила: «Я держу дорогое дитя моей дочери. Пусть мы никогда не расстанемся в этом мире, как были неразделимы в мире, где светит солнце». Под ногами маленькой девочки была надпись: «Я — Сапфо, возлюбленная Клеиды, как Клеида — возлюбленная Сапфо». Загадка, достойная Дельфийского оракула.
Денег на похороны моей матери не пожалели. Мою мать везли к месту упокоения на катафалке, запряженный четверкой белых лошадей. И лошади были принесены в жертву и похоронены вместе с ней, словно она была великой воительницей.
«С твоей смертью умерла моя душа!» — сказал Питтак у могилы моей матери. Клеида безутешно рыдала и никак не могла остановиться. Я обняла ее, но она отстранилась от меня.
