Он бросил на дочь пронзительный взгляд, пытаясь разгадать, что у нее на уме.
— Ты же неглупый человек и понимаешь, что львиная доля достанется Куинсберри. Зная его, ты не можешь быть уверенным в том, много ли перепадет тебе, — напомнила Элизабет отцу. Стоял сильный мороз, и во время этого необычного разговора на ветру изо рта у нее вырывались клубы пара. — Но ты мог бы компенсировать недостачу за счет моих средств.
При этих словах его широкая ладонь в перчатке, ранее спокойно лежавшая на бедре, возбужденно сжалась в кулак. Ему нечего было возразить дочери, и это вызывало у него крайнюю досаду.
— Ладно, выслушаю тебя, — недовольно буркнул Годфри.
После короткой остановки, связанной с его пересадкой с коня в карету, кавалькада снова тронулась в путь. Отец важно уселся напротив, и то, что ей приходится быть так близко от него, вызвало у Элизабет новый приступ ненависти. Его внушительная фигура и холодное презрение олицетворяли ту зловещую и упрямую силу, противостоять которой ей приходилось всю свою сознательную жизнь.
— Если Джонни оставят без помощи лекаря, — медленно произнесла она, заставляя себя держаться с холодной отрешенностью, поскольку знала, что любой всплеск эмоций будет не в ее пользу, — то он может и не продержаться до Эдинбурга. А судить мертвеца всегда труднее, чем живого. Если Джонни умрет, мне не будет никакого смысла помогать следствию. Даже если тебе удастся подобрать ручного судью, послушных присяжных и угодливых свидетелей, показания, которые дам я как лицо, состоявшее в особенно близких отношениях с обвиняемым, могут опрокинуть все, во всяком случае, вызвать крупный скандал в обществе. Куинсберри больше года и носу не показывает в Шотландию. Джонни Кэрр, напротив, пользуется в Эдинбурге такой популярностью, что люди готовы его на руках носить, когда он появляется на улице, приезжая на очередное парламентское заседание. Толпу лучше не злить — она быстро теряет добродушие. Помнится, минувшим летом разгневанные горожане забросали камнями Бойля и подожгли дом Сифилда, а Тарбот, так тот еле унес ноги. Так что не исключено, что вы с Куинсберри просто не доживете до конца процесса. Тебе следует всерьез учесть и такую возможность.
Элизабет знала своего отца настолько хорошо, что, стоило тому только открыть рот, как она тут же перебила его, предугадав его слова.
— Ребенок родится не раньше чем через два месяца, — заявила она, намеренно прибавив несколько недель. — Так что не надейся: ты не сможешь вынудить меня к лжесвидетельству, угрожая жизни своего внука. А мои показания, смею напомнить тебе, будут иметь решающее значение. Если Джонни умрет, а ты будешь ждать два месяца, пока родится ребенок, чтобы навредить ему, Робби успеет беспрепятственно унаследовать титул и заручиться поддержкой всех своих влиятельных друзей и родственников. В таком случае все, что достанется вам с Куинсберри, — это мертвый подсудимый, обвиненный в изнасиловании.
— И в измене.
— Вполне возможно. Только я на твоем месте не очень-то радовалась бы этому. Когда речь идет о подобном обвинении, тем более в твоих интересах сохранить подсудимому жизнь. Ведь наследник Равенсби отличается редким безразличием к политике. Подумай, насколько все будут заинтересованы в том, чтобы наследство получил именно восемнадцатилетний юнец, не имеющий политических врагов… — Она холодно улыбнулась. — Должно быть, в подобной ситуации ты окажешься единственным исключением.
— Сколько ты мне заплатишь? — спросил ее отец без обиняков.
Элизабет поняла, что попала в цель, и внутренне возликовала, однако не подала виду.
— Сейчас — только за доктора. Он должен осмотреть Джонни в течение следующего часа. Чем дольше будешь тянуть и упрямиться, тем меньше я тебе заплачу. Если мой муж умрет, не получишь ничего. Если же лечение пойдет на пользу, то заплачу тебе не скупясь. Золотом. Тебе останется лишь отправить за ним в «Три короля» посыльного. Редмонд подчинится моему распоряжению, если оно будет доставлено ему надлежащим образом. Слово — за тобой.
— Двадцать тысяч гиней.
— Пять тысяч. Путь до Эдинбурга долог. У тебя еще будет возможность заработать.
— Пятнадцать.
— Восемь.
— Двенадцать.
— Хорошо, пусть будет двенадцать, но только в том случае, если лекарь будет сопровождать больного до самого Эдинбурга.
— По рукам. Через десять минут мы будем в Норт-Бервике.
— Кстати, не забудь, если Джонни умрет, Редмонд из-под земли тебя достанет, чтобы перерезать тебе глотку.
— Редмонд ни о чем не узнает.
— Такие люди, как Равенсби, не умирают незаметно. Запомни это, отец. Не забудь еще и о том, что к порядкам, заведенным Хотчейном, я добавила кое-что от себя. Редмонд получил соответствующие распоряжения, а он человек основательный. Он не сразу перережет тебе глотку, а начнет с пальцев рук и ног. Говорят, это очень мучительная смерть. — Ей доставило истинное удовольствие видеть, как побледнел ее отец, лицо которого при любых обстоятельствах оставалось, как правило, кирпично-красным. — Однако, надеюсь, тебе все-таки удастся разыскать искусного лекаря.
Годфри настоял на том, чтобы послание было отправлено Редмонду еще до того, как Джонни сняли с повозки. За небольшим письменным столом в кабинете доктора Элизабет торопливо черкнула несколько строк, уполномочив своего поверенного выдать деньги подателю сей бумаги. Это была обыкновенная деловая записка, однако Годфри с подозрительностью опытного цензора читал каждое слово, выходящее из-под пера дочери.
Наконец она вывела подпись: «Леди Элизабет». Это был условный знак тревоги. В этих двух словах Редмонд должен был увидеть призыв о помощи. Часть вассалов клана Кэрр отправились искать зашиты в «Трех королях», и от них Редмонд мог знать о бегстве Джонни и Элизабет. Однако он вряд ли знал, что им так и не удалось покинуть пределы Шотландии. Впрочем, приказ выдать деньги приспешнику Годфри должен был прямо указать на того, кто был сейчас источником смертельной опасности для Элизабет.
К счастью, Джонни не успел прийти в сознание, когда врач обрабатывал ужасные раны, которыми была сплошь покрыта спина пленника. Это был долгий и изнуряющий процесс. В какой-то момент боль, судя по всему, стала столь нестерпимой, что Джонни начал стонать даже в забытьи. Этот стон был скорее похож на низкий звериный вой.
Элизабет запретили с ним разговаривать, однако она положила ладонь на его стиснутый кулак, и рука Джонни дрогнула. Очевидно, тихое прикосновение любимой все же отозвалось где-то в темных глубинах помутившегося сознания… Его пальцы разомкнулись. Элизабет вложила свои пальцы в руку мужа, и он слегка пожал их. Ей хотелось разрыдаться, но она не посмела, поскольку это могло вызвать непредсказуемую реакцию со стороны отца. Сейчас она находилась полностью во власти его прихотей, а потому просто накрыла свою ладонь, которую не отпускал Джонни, пелериной и молча потупилась.
Элизабет не позволила лекарю сделать Джонни кровопускание. Он и так потерял слишком много крови — его лицо было серым, как у мертвеца. В конце концов доктор глубокомысленно согласился, что если отворение крови однозначно считать процедурой, способствующей поправке здоровья, то после уже полученной дозы «лечения» пациент наверняка станет здоровее раз в сто. На рубцы и открытые раны была тщательно наложена мазь, а ложе больного сделали более удобным, бросив в повозку несколько охапок сена и попону.
