Она вновь почувствовала страх. До замужества она работала
библиотекаршей в Уэстчестерской школе, и всегда боялась, когда ей приходилось
говорить – почти кричать – детям, чтобы они успокоились. Они всегда слушались,
но ее постоянно мучил страх – что если они однажды откажутся повиноваться? Что
тогда? Этот вопрос пугал ее, даже по ночам. Она боялась кричать и делала это
только в самых крайних случаях. Крик казался ей какой-то дикостью. Когда тебя
не слушают, остается только кричать.
Сейчас страх был таким же. На его слова ответом мог быть
только крик. Но кричать ей не хотелось.
– Уходи, – повторила она. – Пожалуйста. Между нами все
кончено.
– А если я не уйду? Если я сейчас оттрахаю тебя прямо здесь,
на полу, в этой луже молока?
Она взглянула на него сквозь сетку волос. Лицо ее оставалось
бледным, и глаза на нем казались огромными.
– Тогда тебе придется попотеть. И если я только смогу
выцарапать тебе глаза, я не стану раздумывать.
Прежде чем снова опустить глаза, она заметила, что он
колеблется. Он знал, что у нее хорошая реакция. Он мог обыграть ее в теннис, но
даже для этого приходилось попотеть. Насчет глаз она, пожалуй, привирает, но
царапины на лице тоже не украсят его. Хочет ли он заходить столь далеко? Она
чувствовала в воздухе кухни какой-то едва уловимый запах, дикий и грубый и
поняла, что это смесь ее страха и его злости, источаемых их парами.
– Отвезу гардероб назад, – сказал он наконец. – Отчего бы
тебе не послать за ним любящего супруга? У нас с ним найдется, о чем
потолковать.
После этого он повернулся и так хлопнул входной дверью, что
едва не разбил стекло. Через мгновение послышалось гудение фургона и скрежет
шин, когда он выезжал на дорогу.
Донна медленно закончила вытирать молоко, поднимаясь время
от времени, чтобы отжать тряпку. Она смотрела, как струйки молока уплывают в
водосток. Она вся тряслась, частью от пережитого страха, частью от облегчения.
Вряд ли она расслышала угрозу Стива. Она только снова и снова восстанавливала в
памяти цепь событий, приведших к этой уродливой сцене.
Она всегда считала, что ее интрижка с Кемпом случилась без
всяких видимых причин – как прорыв сточной трубы. Такие сточные трубы протекают
под почти всеми счастливыми браками в Америке.
Она не хотела переезжать в Мэн и протестовала, когда Вик
изложил ей эту идею. Несмотря на то, что они не раз проводили здесь отпуск, она
всегда считала этот штат лесной глушью, где зимой ложится снег глубиной в
двадцать футов, и люди оказываются отрезанными от внешнего мира. Ее пугала
мысль о переезде с подобное место с маленьким ребенком. Она уже рисовала – себе
и Вику – картину снежных бурь, разделяющих его в Портленде и ее в Касл-Роке.
Она заявила, что в такой ситуации ей останется только наглотаться таблеток или
сунуть голову в духовку. Может быть, часть ее существа таким образом просто
противилась отъезду из суматошного и бешеного Нью-Йорка.
И все же не это было самым худшим. Хуже всего был страх, что
«Эд Уоркс» может лопнуть, и они вернутся назад с поджатым хвостом. Этого не
случилось, потому что Вик с Роджером работали, не покладая рук. Но это значило,
что большую часть дня она оставалась одна с ребенком, без всякой помощи.
Своих близких друзей она могла пересчитать по пальцам. В них
она была уверена, но вообще-то она никогда не сходилась с людьми легко. Поэтому
после переезда новых друзей она не завела.
«Я становлюсь Примерной Американской Хозяйкой, – думала она
долгими зимними днями, наблюдая за падающим снегом. – Сижу дома, стряпаю Тэду
любимые тосты с сыром и суп на обед, смотрю дурацкий телевизор». Можно было
сходить в гости с Джоани Уэлш, у которой была дочка возраста Тэда, но эти
визиты всегда давались ей с трудом. Джоани была на три года старше Донны и на
десять фунтов тяжелее. Казалось, это ее совсем не гнетет. Она говорила Донне,
что муж любит ее и такой.
Иногда трубы прорывало. Она ссорилась с Виком по пустякам,
чтобы не думать о более серьезных вещах, которые было трудно определить словами
– страх, утрата, старение. Быть может, одиночество. Она слышала по радио песню,
которую помнила со школьных лет, и вдруг начинала плакать. Ее не покидало
чувство вины перед Виком – ведь он был рыцарем, отважно сражающемся за
благополучие с семейным гербом на щите, – и она послушно нянчилась с Тэдом, утешала
его, когда он плакал, и выслушивала его детские вопросы, на которые не так-то
легко ответить.
И она все чаще задумывалась о том, что будет, когда Тэд
вырастет. В прошлом году он три дня в неделю проводил в детском саду «Джек и
Джил»; в этом на пять дней в неделю отправлялся в сад-лагерь. Когда его не
было, дом становился ужасающе пустым. Двери становились открытыми ртами,
лестничные спуски – жадными глотками. Пустые комнаты оборачивались ловушкой.
Поэтому она мыла полы, которые и так блестели, и думала и
Стиве Кемпе, с которым позволила себе легкий флирт. Стив переехал однажды в
город откуда-то из Вирджинии и открыл здесь торговлю антикварной мебелью. Не
раз она ловила себя на том, что сидит перед телевизором и не знает, что там
идет, думая о том, как его загар контрастирует с белой тенниской, или о том,
как смешно оттопыривается его задница, когда он бегает по корту. И в конце
концов…
Она почувствовала спазмы в желудке и побежала в ванную,
зажав руками рот. Ее стошнило. Она невидящими глазами уставилась на рвоту, и ее
стошнило еще раз.
Когда желудок чуть отпустило (но ноги по-прежнему были
ватными), она посмотрела на себя в зеркало. Лицо было совсем белым, глаза
покраснели. Волосы сбились в бесформенный комок. Она подумала, что станет такой
в старости… совсем скоро, и в ужасе поняла что, если бы Стив Кемп сейчас был
здесь, она бы позволила ему себя взять – только бы он обнимал ее, и целовал, и
уговаривал не бояться, и говорил, что время – это миф, а смерть – всего лишь
сон.
Из ее груди вырвался звук, напоминающий хриплое рыдание –
совершенно безумный звук.
Она уронила голову и расплакалась.
* * *
Черити Кэмбер сидела на двухспальной кровати, которую делила
со своим мужем Джо, и смотрела на что-то, что держала в руках. Она только что
вернулась из магазина, где в то время была и Донна Трентон. Теперь ее руки,
ноги, щеки похолодели, словно она слишком долго шаталась с Джо на снегоходе, но
завтра было первое июля, и снегоход стоял в сарае, дожидаясь зимы.
«Не может быть. Это какая-то ошибка».
Но в этом не было никакой ошибки. Она вертела это так и сяк,
и все сходилось.
«Ну что ж, это со многими случается. Ведь так?»
Со многими. Но с ней?
Она слышала, как Джо заколачивает что-то у себя в сарае –
этот звук разносился сквозь жару, как удар колокола. Потом пауза и сердитое
«Ч-черт!»
