– Поедешь?
– Ага.
Они рассмеялись, не заметив, как Куджо снова недовольно
поднял голову и слегка зарычал.
* * *
Утром в понедельник лег туман, такой густой, что Бретт
Кэмбер не мог разглядеть из окна старый дуб на другой стороне двора, хотя до
него было не больше тридцати ярдов.
Дом еще спал, но ему спать не хотелось. Он отправлялся в
путешествие, и все его существо трепетало от этой новости. Он с матерью. Это
будет хорошее путешествие, он это чувствовал и в глубине души был рад, что отец
не едет с ними. По крайней мере, его никто не станет донимать, прививая некий
туманный идеал мужественности. Нет, он чувствовал себя очень хорошо. Ему было
жалко всех, кто этим чудесным, туманным утром не может отправиться в
путешествие. Он рассчитывал усесться в автобусе у окна и не упустить из виду
ничего, от станции на Спринг-стрит до самого Стретфорда. Вечером он долго не
мог уснуть, и сейчас, в пять утра, был уже на ногах. Он так боялся проспать…
или еще что-нибудь.
Тихо, как только мог, он натянул джинсы, рубашку и кеды.
Потом он сошел вниз и налил себе какао. Ему показалось, что бульканье
обязательно перебудит весь дом. Наверху его отец повернулся с боку на бок на их
с матерью большой двуспальной кровати. Бретт замер и, когда все стихло,
поспешил во двор.
В густом тумане особенно четко ощущались все запахи лета, а
сам воздух уже был теплым. На востоке, над зубчатой линией сосен, вставало
маленькое, серебристое, как луна, солнце. К восьми – девяти часам туман
рассеется.
Но сейчас Бретт видел белый, призрачный мир, полный тайн,
пропитанный запахами свежего сена, навоза и маминых роз. Он различал даже запах
жимолости Гэри Педье, почти поглотившей уже ограду на границе их участков под
своими белыми гроздьями.
Он медленно пошел в направлении сарая. На полпути он
оглянулся и увидел, что дом уже растаял в белесой дымке. Еще несколько шагов, и
дом исчез. Он остался один среди тумана и запахов.
Тут раздалось рычание.
Сердце у него подпрыгнуло в груди, и он чуть отступил назад.
Первой его панической мыслью, как у ребенка в сказке, было «волк», и он дико
огляделся по сторонам. Кругом был один туман.
Из тумана вышел Куджо.
Бретт издал горлом свистящий звук. Пес, с которым он вырос,
который безропотно возил пятилетнего Бретта на спине по двору, который
терпеливо ждал каждый день школьного автобуса, стоя у почтового ящика… этот пес
лишь отдаленно напоминал призрак, возникший сейчас из тумана. Большие,
печальные глаза сенбернара теперь были воспаленными и бессмысленными, скорее
свиными, чем собачьими. Шерсть его перепачкалась в зеленоватой грязи, будто он
бродил по болотам. На морде кривилась ужасная ухмылка, ужаснувшая Бретта.
Мальчик почувствовал, как сердце прыгает у него в груди.
Из пасти Куджо стекала длинная лента слюны.
– Куджо? – прошептал Бретт. – Куджо?
* * *
Куджо смотрел на Мальчика, не узнавая его – ни его лица, ни
его одежды, ни запаха. То, что он видел, было двуногим монстром. Куджо болел, и
все окружающее для него представало в чудовищном обличье. В голове его тупо
вращались мысли об убийстве. Ему хотелось рвать, терзать, кусать. Перед ним
вставал туманный образ Мальчика, лежащего на земле с разорванным горлом, из
которого хлещет теплая, вкусная кровь.
Тут монстр заговорил, и Куджо узнал голос. Это же Мальчик,
его Мальчик, который никогда не обижал его. Он все еще любил Мальчика и готов
был умереть за него. Одного звука его голоса оказалось достаточно, чтобы образы
убийства растаяли в окружающем тумане.
– Куджо? Что с тобой?
В последний раз пес, которым он был до роковой встречи с
летучей мышью, и нынешний больной пес слились воедино. Куджо неуклюже
повернулся и исчез в тумане. Слюна из его пасти стекала в траву. Он перешел на
скачущий бег, пытаясь убежать от своей боли, но она побежала вместе с ним,
опять наполняя его мыслью об убийстве. Он начал кататься по высокой траве,
жалобно скуля.
Мир превратился в безумное море запахов. Куджо чуял их все
разом.
Потом он зарычал. Он напал на нужный ему след. Громадный
пес, весивший двести фунтов, убежал в туман.
* * *
Бретт простоял во дворе еще минут пятнадцать после
исчезновения Куджо. Куджо заболел. Съел какую-нибудь отраву. Бретт знал о
бешенстве, и если бы он увидел лису или ондатру с такими же симптомами, то
сразу распознал бы эту болезнь. Но он не мог даже допустить мысли, что его
любимый пес взбесился. Скорее всего, это отрава.
Нужно сказать отцу. Отец позвонит ветеринару или сам
что-нибудь придумает, как два года назад, когда он плоскогубцами вынул из носа
Куджо иглы дикобраза, стараясь не сломать их, чтобы не вызвать воспаления. Да,
нужно обязательно сказать отцу.
Но как же путешествие?
Ему не нужно было объяснять, что мать выторговала им эту
поездку посредством хитрости или везения, или обоих вместе. Как большинство
детей, он чувствовал настроение родителей и знал его возможные колебания, как
опытный лодочник мели на реке. Бретт знал, что хотя отец и согласился, он пошел
на это нехотя, и поездку можно считать состоявшейся, лишь когда они сядут в
автобус. Если он скажет отцу, что Куджо заболел, то не захочет ли он под этим
предлогом оставить их дома?
Он неподвижно стоял посреди двора. Впервые в жизни он был в
таком недоумении. Потом он начал искать Куджо вокруг сарая, приглушенным
голосом повторяя его имя. Родители еще спали, и он знал, как четко слышатся
звуки в утреннем тумане. Он не нашел Куджо… и, может быть, к лучшему для себя.
* * *
Будильник поднял Вика без четверти пять. Он вскочил и пошел
в ванную, про себя проклиная Роджера Брикстона, которому обязательно нужно было
явиться в аэропорт за двадцать минут до первого нормального пассажира. Роджер
был предусмотрителен и всегда оставлял время про запас.
Он побрился, умылся, проглотил витамин и вернулся в спальню,
чтобы одеться. Большая двуспальная кровать была пуста, и он вздохнул. Они
провели не очень приятный уикэнд… Фактически, ему не хотелось бы еще
когда-нибудь пережить такой же. Лица их были обычными – для Тэда, – но Вик
чувствовал себя ряженым на бале-маскараде. Ему никогда не нравилось заставлять
себя улыбаться.
Они спали в общей кровати, и она впервые показалась Вику
маленькой. Они теснились по краям, оставив посередине ничейную полосу. Обе ночи
он почти не спал, вслушиваясь в каждый скрип кровати под телом Донны, в
шуршание ее ночной рубашки. Он думал, спит ли она на своей стороне пустоты,
которая пролегла между ними.
