Он записал, пока Роджер молча смотрел, как он берет плащ и
идет к двери.
– Вик.
Он повернулся, и Роджер неуклюже, но сильно обнял его. Вик
обнял его в ответ, прижавшись щекой к плечу своего друга.
– Я буду молиться, чтобы все кончилось хорошо, – хрипло
сказал Роджер.
– Ладно, – Вик вышел.
* * *
Как и накануне, Черити проснулась еще до рассвета. Она молча
слушала и не могла понять, что слышит. Потом до нее дошло. Ее разбудили шаги.
Она прислушалась снова.
Но в доме было тихо.
Она встала с постели, подошла к двери и выглянула в холл.
Пусто. После минутного колебания она прошла в комнату Бретта. Над простыней
виднелись его волосы. Если он и ходил во сне, то до того, как она проснулась.
Сейчас он крепко спал.
Черити вернулась к себе и села на кровать, глядя на белую
полосу у горизонта. Она думала о принятом ею неизвестно когда, возможно во сне,
решении. Теперь, при первых лучах солнца, она могла заново взвесить его.
Она не соглашалась с Бреттом по поводу своей сестры. Ей
казалось, что он (может быть, наученный отцом) преувеличивает. Но прошлым
вечером она сама принялась рассказывать Черити, сколько все это стоит –
«Бьюик», цветная приставка «Сони», паркет в коридоре. Холли словно вывешивала
на всех этих вещах невидимые ярлычки с ценами.
Черити все еще любила сестру. Холли была добросердечной,
радушной, импульсивной. Но ее жизнь действительно навсегда сохранила отпечаток
их нелегкого детства в Мэнской деревне.
Она боялась рассказывать Холли, как добивалась у мужа
разрешения отправиться в эту поездку, а он угрожал ей ремнем – боялась потому, что
реакция сестры была бы, скорее всего, гневной, а не сочувственной. Почему
гневной? Да потому, что сестра всем своим домом, всеми этими «бьюиками» и
«сони» показывала ей, на что она променяла такую жизнь, выйдя замуж за Джо
Кэмбера.
Она боялась говорить ей все это. Гнев не решит ее проблем.
Муж – это ее проблема. И Бретт тоже. За последние два дня она больше и больше
убеждалась в том, что он сам сможет воспитать себя, без чьих-либо влияний.
Поэтому развода не будет. Она просто продолжает свою
необъявленную войну с Джо за мальчика. В своей тревоге насчет того, что Бретт
перенимает привычки отца, она забывала, что у него есть своя голова на плечах.
Бретт замечал гордость Холли своими кредитными картами. Она надеялась, что в
один прекрасный день Бретт заметит, что его отец садится за стол в шляпе.
День обещал быть жарким. Она надела халат. Ей хотелось
принять душ, но придется ждать, пока проснутся остальные. Они здесь чужие.
Теперь и лицо Холли казалось ей чужим; лицо это лишь слабо напоминало
фотографии из этого альбома.
Им нужно вернуться назад в Касл-Рок, в дом на дороге №3, к
Джо. Пусть все остается, как было. Так вернее.
Она вспомнила, что после семи нужно позвонить Альве. Он в
это время как раз завтракал.
* * *
Около шести утра у Тэда начались конвульсии. Он проснулся в
5.15 и разбудил Донну жалобами на голод и жажду. Донна впервые вспомнила, что
тоже голодна. Пить ей хотелось постоянно, но о еде она не вспоминала с прошлого
утра.
Она успокоила его, как могла, говоря то, во что уже сама не
верила – что скоро придут люди, заберут этого противного пса и спасут их.
Реальностью были мысли о еде.
Завтрак. Два яйца, жареных на сливочном масле. Французские
тосты. Большой стакан свежего апельсинового сока, такого холодного, что стекло
покрывается испариной. Ветчина. Домашнее печенье. Пирожное с вишенкой наверху.
В желудке у нее громко заурчало, и Тэд засмеялся. Звук этого
смеха немного ободрил ее, и она улыбнулась в ответ.
– Слышал?
– Мама, ты тоже голодная?
– Конечно, а ты как думал?
Они снова немного посмеялись. Куджо снаружи навострил уши. В
какой-то момент после этого их смеха он хотел подняться и снова напасть на
машину; потом он снова тяжело пустился назад и стал ждать дальше.
Донна почувствовала иррациональное улучшение настроения,
связанное, скорее всего, с наступлением дня. Конечно же, худшее позади, скоро
все это кончится. Пока им не везло, но скоро все изменится к лучшему.
Тэд казался ей теперь тем же самым Тэдди – пусть бледным и
осунувшимся. Боль в животе немного утихла. Нога еще болела, но теперь она
смогла осторожно массировать ее.
Они говорили минут сорок. Донна стремилась немного
приободрить Тэда и стала играть с ним в «вопрос-ответ». Тэд терпеливо отвечал.
Они играли уже четвертый раз, когда это случилось.
Речь зашла о Фреде Реддинге, одном из любимых героев Тэда.
– У него рыжие волосы? – спросила она.
– Нет, они… они… они…
Внезапно Тэд начал задыхаться. Из его горла вырвался стон,
напугавший ее.
– Тэд? Тэд?
Он хрипел, держась за горло. Глаза его закатились, остались
лишь синеватые белки.
– Тэд!
Она схватила его и стала трясти. Его кадык метался
вверх-вниз, как заведенный. Руки начали бесцельно шарить вокруг, потом снова
потянулись к горлу.
На минуту Донна забыла, где она находится. Она схватилась за
ручку, дернула ее и распахнула дверцу «пинто», будто они стояли где-нибудь
возле магазина, и нужно было бежать за помощью.
Куджо поднялся. Он кинулся к машине и этим спас ее. Она
втиснулась внутрь, а он ударился о дверцу, упал и отполз, подвывая от боли и
разочарования.
Она закрыла дверь, визжа от страха. Куджо разбежался и со
всего маха кинулся на стекло, ударившись о него с тупым звуком. Серебристая
трещина, прорезавшая стекло раньше, дала дюжину ответвлений. Он ударил снова, и
стекло треснуло сильней. Мир за стеклом стал мутным и неясным.
«Если он ударит еще раз…»
Но Куджо отошел, видимо, решив подождать развития событий.
Она повернулась к сыну.
Все тело Тэда сотрясалось, как в припадке эпилепсии. Он
изогнулся дугой на кресле, упал, снова поднялся. Лицо приобрело синеватый
оттенок. Вены вздулись. Она три года проработала медсестрой, два года в школе и
год в колледже, и знала, что надо делать в таких случаях. Он не откусит язык;
такое случается только в романах ужаса. Но язык может заткнуть ему горло, и он
задохнется у нее на глазах.
