Черити дважды пыталась сказать Холли, что им с Бреттом нужно
уехать, но так и не смогла придумать, как сделать это так, чтобы не обидеть
хозяйку.
Теперь все это забылось. Она взяла трубку, чувствуя легкую
тревогу – всякие неожиданные звонки во время отпуска вселяют тревогу, особенно
официальные.
– Алло? – сказала она.
* * *
Холли наблюдала, как ее лицо белеет, и слышала, как ее
сестра говорит:
– Что? Что? Нет… нет. Это какая-то ошибка. Я говорю вам,
это…
Она замолчала, слушая. Что-то ужасное случилось в Мэне.
Холли видела это по лицу сестры, хотя не слышала ничего, кроме неразборчивого
бормотания на другом конце провода.
Плохие новости из Мэна. Для нее это было привычно. Хорошо
было сидеть с Черити в нагретой солнцем кухне, пить чай и говорить о том, как
они когда-то бегали в кино. Хорошо, но это не меняло осознания того, что с тех
пор случилось очень много плохого. Как она однажды разорвала юбку, и как
одноклассницы смеялись. Как чистила картошку до помутнения в глазах. Как Ред
Тимминс – они избегали говорить о его руке, и Холли никогда не признавалась,
что обрадовалась, когда с ним это случилось, – как он швырнул в нее зеленым
яблоком и разбил нос, как она плакала, а он гоготал. Она помнила гнусный запах
возле их дома в жаркие дни. Пахло дерьмом.
Плохие новости из Мэна. И она почему-то всегда знала, что
Черити обречена на такую жизнь до конца своих дней Они не виделись шесть лет,
но казалось, что прошло шестнадцать. Лицо ее покрылось морщинами. Груди
отвисли, это было заметно даже под лифчиком. Взгляд стал каким-то безысходным.
И хуже всего, что она смирилась с такой жизнью и для своего сына. Холли с
горечью думала, что для туристов Мэн – чудесный край отпусков. Но для тех, кто
там родился, каждый день – это плохая новость. Вот еще какие-то подоспели.
Черити, наконец, повесила трубку. Она сидела, глядя прямо перед собой.
– Джо умер, – сказала она вдруг.
У Холли перехватило дыхание. «Зачем ты приехала? – хотелось
ей крикнуть. – Зачем ты привезла все это с собой?»
Вместо этого она промямлила:
– Ох, дорогая, что ты говоришь?
– Это звонил какой-то Мэсен из Огасты. Из департамента
юстиции.
– Это… это какая-то катастрофа?
Черити взглянула прямо на нее, и Холли была шокирована;
казалось, что ее сестра только что услышала хорошую новость. Даже морщины у нее
на лице разгладились.
Если бы она увидела лицо Черити Кэмбер, когда она выиграла в
лотерею, то она бы все поняла.
– Черити?
– Это пес, – сказала Черити. – Это Куджо.
– Пес? – сначала Холли не могла уловить никакой связи между
псом Кэмберов и смертью Джо. Потом догадалась, вспомнив раздробленную руку Реда
Тимминса. – Как пес?
Прежде чем Черити успела ответить, на дворе послышались
веселые голоса: высокий, захлебывающийся Джима-младшего и более низкий,
снисходительный – Бретта. И теперь лицо Черити, наконец, изменилось.
– Бретт, – проговорила она. – О Господи. Холли… Как мне
сказать ему, что его отец мертв?
Холли не отвечала. Она только беспомощно смотрела на сестру.
* * *
«Бешенный пес убил четырех человек. Трехдневное царство
кошмара», – гласил заголовок в вечерней портлендской «Ивнинг экспресс». Ниже,
более мелким шрифтом: «Единственный выживший находится в тяжелом состоянии». На
следующий день в «Пресс Геральд»: «Отец рассказывает об отчаянной борьбе матери
за жизнь сына». И в других газетах: «Врачи опасаются за здоровье миссис
Трентон», «Псу не делали прививки». Через три дня сообщения переместились на другие
страницы: «Врачи обвиняют взбесившуюся лисицу или енота?» Все завершилось
сообщением, что Вик Трентон не намерен возбуждать иск в отношении оставшихся
членов семьи Кэмберов, которые, как было сказано, «пребывают в состоянии шока».
Вскоре история забылась.
Вспышки бешенства в Центральном Мэне, которой опасались
специалисты, так и не произошло. В отчетах случившееся фигурировало, как
«прискорбный, но единичный, случай в Касл-Роке».
* * *
Донна Трентон пролежала в больнице почти четыре недели. Она
прошла курс лечения без особых затруднений, но из-за серьезности болезни – и
из-за ее глубокой депрессии – ее долго не хотели выписывать.
В конце августа Вик отвез ее домой.
Они весь день просидели дома. Вечером, сидя у телевизора, но
не смотря в него, Донна спросила его про «Эд Уоркс».
– Все в порядке, – сказал он. – Мы прикончили Профессора.
Теперь разрабатываем новую рекламную кампанию.
Это было не совсем верно: разрабатывал Роджер. Вик приезжал
в офис три-четыре раза в неделю и в основном ничего там не делал.
– Хотя «Шарп» вряд ли станет держать нас у себя дольше двух
лет. Роджер был прав. Но мы что-нибудь придумаем.
– Хорошо, – сказала она. Теперь у нее были периоды
просветления, когда она казалась такой же, как раньше, но она почти все время
молчала. Она потеряла в весе двадцать фунтов, и все платья на ней висели.
Она посмотрела на экран и потом повернулась к нему. На
глазах у нее были слезы.
– Донна, – сказал он. – Маленькая.
Он бережно обнял ее и так держал. Ее тело казалось
оцепеневшим, и во многих местах он ощущал выступы костей.
– Мы сможем жить здесь? – всхлипывала она. – Вик, мы сможем
жить здесь?
– Не знаю, – сказал он. – Я думаю, придется попробовать.
– Может, я хотела спросить, сможем ли мы жить вместе. Если
ты скажешь «нет», я пойму. Хорошо пойму.
– Я не хочу ничего так, как остаться с тобой. Может быть,
когда я получил эту записку Кемпа, я так не думал. Но это было недолго. Я люблю
тебя. И всегда буду любить.
Она тоже обняла его и крепко прижала к себе. За окном
поливал летний дождь, отбрасывая на пол серые тени.
– Я не смогла спасти его, – сказала она, все еще всхлипывая.
– Не смогла… Я все время про это думаю. Если бы я раньше добралась до двери…
или подобрала эту биту… А когда я набралась сил, все уже… кончилось. Он умер.
Он не стал объяснять ей, что вряд ли она справилась бы с
Куджо прежде, чем болезнь окончательно ослабила его; вряд ли он позволил бы ей
даже подойти к крыльцу или к этой бите. Он чувствовал, что ей это не нужно.
