Повернувшись к Импрес, которая была бледна как смерть, Беатрис протянула ребенка Аделаиде и вытащила маленькую бутылочку из плетеной ивовой корзинки, которую привезла с собой. С величайшим терпением она заставила Импрес проглотить черную жидкость из ложки.
— Теперь кровотечения не будет, — сказала Беатрис с удовлетворением, — и ребенок не останется в этом мире сиротой.
Когда через несколько минут Импрес очнулась, Беатрис уже выкупала ребенка и завернула его в снежно-белое полотенце.
— Я хочу подержать его, — прошептала Импрес. Беатрис положила ребенка рядом с ней.
Импрес приподнялась, опершись на локоть, чтобы взглянуть на малыша, и слезы покатились у нее по щекам.
Ее крошка смотрел на нее глазами Трея. Разве может быть такое сходство? — подумала она с изумлением и слегка коснулась мягкой бархатистости темной брови.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
Холодным декабрьским утром Трей, неся на руках Бэлли, вошел в комнату, в которой завтракали родители.
— Куда это ты задумал ехать? — участливым тоном предполагавшим, что он переменит решение, спросила Блэйз.
Не собираясь прислушиваться ни к материнским, ни к каким другим предложениям, Трей дружелюбно ответил вопросом на вопрос:
— Как мы выглядим, мама?..
Он был одет в брюки из оленьей кожи, на нем было пальто с капюшоном и отороченные мехом мокасины, Бэлли была упакована в меховой конверт.
— Ты понимаешь, как сейчас холодно?
Блэйз посмотрела на Хэзэрда, ища поддержки, но он только улыбнулся и сказал:
— Сегодня ветер с северо-запада.
— От тебя много помощи, — пробормотала Блэйз.
— Мама, Бэлли любит прогулки, и хотя ничего не говорит, но взгляни на ее глаза. Видишь? — И он с чувством исполненного долга показал ее Блэйз. — Теперь налейте мне горячего шоколада, я выпью его и отправлюсь на конюшню.
— Ты бесчувственный человек, — проворчала Блэйз. — Что, если она замерзнет?
— На ней меха больше, чем на белом медведе в Арктике, и вовсе я не бесчувственный, она говорила мне, что хочет поехать кататься, — закончил он с ухмылкой и, забрав шапку, отправился к двери.
— Ты едешь с нами в Вашингтон? — спросил Хэзэрд, поставив свою чашку с кофе. — Лоуэлл спрашивал меня на днях, а я не знал, что ответить.
Теперь, когда Монтана стала полноправным штатом, о делегаты могли голосовать, и каждый, имевший свои интересы, стремился быть на сессии конгресса.
Трей повернулся.
— Когда вы едете?
— После Рождества.
— Не знаю, правда, могу ли я быть на уровне тех схваток, которые идут в Вашингтоне, — сказал Трей со слабой усмешкой. — А если я не поеду?
— Ты будешь скучать по Бэлли.
— В таком случае, я отправляюсь с вами в Вашингтон.
— Ты всегда был разумным мальчиком, — приветливо произнесла Блэйз.
— Бэлли — большая радость для него, — сказал Хэзэрд после того, как Трей ушел. — Она отвлекает его от мыслей об Импрес.
— Знаю, но я хотела бы, чтобы он поиграл с ней сегодня в детской. Слишком холодно, а Бэлли всего три месяца.
— Когда Трею было три месяца, — напомнил ей Хэзэрд мягко, — мы были в лагере на руднике. — Он улыбнулся.
— Ты помнишь те дни?
Словно это было вчера, Блэйз увидела Хэзэрда, стоящим в утреннем тумане, сквозь который пробивались первые солнечные лучи.
— Я помню цветы на твоей шее, — ответила она нежно.
— Ты покорила мое сердце в то утро, родная, и я хотел украсть для тебя всех лошадей на равнине. — Их глаза встретились, и особая энергия, которая существовала между ними, вспыхнула, жизнестойкая и вечная.
— Как будто это было вчера, Джон.
— Да, словно годы были одной вспышкой, и мы не заметили ее.
— Это были хорошие годы, не так ли, — прошептал Блэйз, — несмотря на то, что большинства наших детей нет с нами.
Хэзэрд поднялся из кресла прежде, чем скатилась первая слезинка, подошел к жене и обнял ее.
— Не плачь, родная, — прошептал он ей в ухо, прижимая Блэйз к груди. Его глаза блестели от переживаний. Они были с нами долгое время. Подумай о счастье, которое мы разделили.
Подняв голову с его плеча, Блэйз поцеловала Хэзэрда в место, где резкая черта его скулы переходила в ухо.
— Я нашла тебя в этом огромном мире. — Обожание было в ее влажных глазах, на которых не просохли слезы. — Мы были так счастливы.
Он нежно поцеловал ее и улыбнулся быстрой сияющей улыбкой, которая всегда восхищала ее.
— Мы и сейчас счастливы, — сказал он.
Кит уехал на Рождество к матери; семья Брэддок-Блэк провела Рождество на ранчо и вскоре после нового года отправилась в Вашингтон. Они пробыли там три недели, когда пришло второе письмо от Гая, переправленное с ранчо. Он писал об общих новостях, уже слегка устаревших; упоминал о дождях, о том, как вырос Эдуард, о своих занятиях, и о том, чем занимаются девочки, и как все скучают по Трею. В конце этого заурядного перечня событий Трей прочитал: «Пресси себя уже хорошо чувствует. Она едва не умерла в прошлом месяце».
«Она едва не умерла», — мелькнула в уме грохочущая мысль.
Трей вскочил так внезапно, что кресло, на котором он сидел, опрокинулось. Он едет во Францию! Колокола страха затихли, и приподнятое настроение охватило его.
Неважно, хочет ли Импрес видеть его. Видеть ее хочет он, пусть даже она стала совсем другой в космополитическом Париже. Трей страстно желал увидеть, как ее зеленые глаза зажигаются золотыми искорками, когда она улыбается. Трей хотел прочитать в ее глазах правду. Может быть, поездка во Францию не самое мудрое решение, но он получил удовольствие от того, что отказался от практичной благоразумности. В конце концов, путешествие поможет развеять скуку.
Объяснение его с родителями было кратким, поспешным и, как ни странно, жизнерадостным.
— Первой я сказал об этом Бэлли, — воскликнул он, влетая в кабинет, где Хэзэрд и Блэйз сидели напротив друг друга — Я скоро вернусь, объяснил я ей, хотя не предполагаю, что она все поняла. Может быть, стоило взять ее с собой, — продолжил он, опускаясь в кресло рядом с матерью. — Но с твоими представлениями, мама, боюсь, буду вовлечен в кровавую битву, и так как я послушный и обязательный сын, то уступаю вашим желаниям.
Блэйз и Хэзэрд переглянулись, и Хэзэрд недоумевающее пожал плечами.
— Дорогой мой, — сказала Блэйз, — это решение столь же скоропалительно, сколь и неблагоразумно. Зачем ты едешь?
— Импрес едва не умерла, — ответил Трей с тем выражением, которое его родители принимали за чрезмерное оживление.
