— Сейчас и позже, — мягко поправил он и, сжав свой восставший пенис, провел рукой по всей длине подрагивающего стержня, вздрагивая от удовольствия. — На этот раз ты понадобишься мне совсем ненадолго.
— По-моему, ты вообще во мне не нуждаешься.
Макс слегка усмехнулся:
— Мне нравится чувство юмора в женщине, но сейчас я предпочел бы покорность. Так что придвинь свое сочное тело чуть ближе, и мы оба найдем удовлетворение.
— А если я так и поступлю?
— В этом случае я, может быть, позволю тебе еще раз кончить.
Ее злили и его откровенное принуждение, и непробиваемое хладнокровие, и, вынудив себя игнорировать соблазн его манящей эрекции, она презрительно поджала губы.
— Извини. Уж слишком ты меня раздражаешь.
Он чуть пожал плечами:
— Ничего не скажешь, роль дамы полусвета не для тебя. Ты не выжила бы там и трех дней.
— Вероятно, если бы и остальные мужчины вели себя как дикари.
— Большинство еще хуже.
И далеко не так красивы, предположила Кристина, ощутив мгновенную ревность не только ко всем его женщинам в прошлом, но и к наслаждению, которое он им дал.
— Я больше не желаю это делать, — надувшись, капризно отмахнулась она. — Хочу, чтобы ты любил меня, помог снять платье и оставил этот скучающий тон.
— А я хочу знать, не рассчитываешь ли ты на то, что удастся переспать сегодня с одним из постояльцев? — холодно ответил он.
— Если кого-нибудь и должна донимать ревность, так это меня, — запротестовала Кристина.
— Сейчас не время дебатировать.
Отвечай на вопрос.
Она еще ни разу не была объектом его ледяной, устрашающей ярости, и сейчас была потрясена жаждой крови, туманившей эти черные глаза.
— Как ты можешь даже думать об этом! Макс, не смотри на меня так!
— Значит, ты уверена.
— Конечно, уверена. Боже, Макс, что это на тебя нашло?
Искаженное гримасой лицо разгладилось, так что этот чужой, злобный незнакомец куда-то исчез. Поднявшись на ноги, он поспешно застегнул бриджи.
— Ты избалованная сучка, — объявил он с прежней дразнящей улыбкой, шагнув к ней. — Но ты моя избалованная сучка.
Кристина наморщила носик.
— А ты спесивый негодяй, вечно стремящийся взять верх.
— А кто берет верх сейчас?
— Нужно установить очередность.
— Дай знать, когда придет моя очередь, — рассмеялся он.
— Твоя очередь расстегивать мое платье.
— Вместо горничной?
— Очень смешно!
Она надменно повернулась к нему спиной в шелесте шифоновых юбок.
— Ты искушаешь судьбу, — заметил он, охваченный ощущением дежа-вю. Только человек с более стойкими, чем у него, моральными устоями был способен противиться столь искусительной приманке. Поддавшись порыву, он быстро поднял прозрачную ткань и сунул два пальца в ее раскаленную расщелину. Колени Кристины подогнулись.
— Господи, — прошептала она, едва слышно застонав, когда к двум пальцам присоединился третий. Она буквально истекала медовым вином: жемчужно-белая жидкость катилась по его ладони к запястью. Он вонзил пальцы до самого конца, зная, что снова хочет ее, как хотел всегда, с первой минуты, когда увидел. Каменно-твердый, жадно вдыхая запах ее щелки, он не собирался ждать. Ему казалось, что ее соки скоро зальют весь пол.
Стоило ему отнять руку, как она тихонько застонала:
— Пожалуйста, нет… Макс…
Он повернул ее лицом к себе: пальцы почти сошлись на тонкой талии.
— У меня есть кое-что получше, — объявил он, кладя ее ладонь на свою жаждущую плоть. — Кроме того, ты еще не отработала свою тысячу фунтов.
— Скажи, что я должна делать?
Задыхающаяся, словно в жару, она могла думать только о том, как бы поскорее ощутить его в себе, кончить, найти выход своей неутолимой похоти. И она потянула за пенис, стараясь привлечь его ближе.
Потребовалось значительное усилие, чтобы разжать ее пальцы. Резко опустив ее руки, он слегка наклонил голову, так что их глаза оказались на одном уровне.
— Прежде всего ты должна говорить «да», когда от тебя этого требуют.
— Как скажешь… — чуть слышно прошептала она. Глаза ее были полузакрыты, бедра судорожно стиснуты.
— Если хочешь обслужить меня сегодня, помни, что только мои желания имеют значение. Понятно?
Тихо раскачиваясь в такт пульсирующей боли между бедер, она рассеянно кивнула. Поймав ее подбородок большим и указательным пальцами, Макс прошипел:
— Повтори, что я сказал.
— Господи, Макс, ты мучишь меня. Я понятия не имею, что ты сказал. Люби меня, пожалуйста…
— А что ты мне за это дашь?
— Все, что пожелаешь… все… только, пожалуйста, не заставляй меня ждать…
Нагнувшись, она дернула за расшитую бисером юбку и, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, единым махом задрала ее до талии.
— Пожалуйста, Макс, я сделаю все, что угодно, если войдешь в меня…
Она попыталась коснуться его, но он отстранил ее руку.
— Все?
Терзаемый эмоциями, в которых боялся разобраться, Макс продолжал пытку.
— Я жажду, чтобы ты взял меня. Жажду лежать с тобой в постели и отдаваться каждый день, до конца жизни. Убежать с тобой туда, где нас никто не может найти… родить твоего ребенка…
Он зажал ей рот и секунду спустя уложил на стол и вонзился в нее словно одержимый.
Не желая думать.
Желая только погружаться в нее снова и снова.
Он вонзился в нее яростно, свирепо, стараясь забыть обо всем, кроме жаркого вожделения.
— Не двигайся, — умоляла она, изнемогая от экстаза, когда он лежал на ней, войдя до основания.
— Да, мэм, — согласился он, проталкиваясь глубже. Она вскрикнула, не помня себя.
Почему ему так дьявольски хорошо, спрашивал себя Макс, если все это повторяется уже в тысячный раз?
Как может она желать его так отчаянно, дивилась Кристина, если секс никогда не занимал в ее жизни большого места?
Но тут он сжал ее ягодицы, приподнял и следующим ударом проник так глубоко, что она, трепеща, задохнулась, обвила руками его плечи, ногами — бедра и встретила его безумный ритм своим, исступленным, слепая и глухая к зову рассудка.
Эта ночь не знала ни преград, ни запретов.
Ночь неукротимой страсти, вседозволенного секса и бурных восторгов.
Как это назвать?
Распутством? Развратом? Бесстыдством?
