— Я отгоню ее к Дарнеллу! — проорал Эрни. — Я прочитал в
газетах, что в его мастерских можно держать машину за двадцать долларов в
неделю!
— Эрни, двадцать долларов за его мастерские слишком много! —
прокричал я.
В нашем городе существовала еще одна ловушка для молодых и
неопытных. Гараж и мастерские Дарнелла располагались рядом с его же заведением,
издевательски именуемым «Лучшие запасные части к автомобилям». Я несколько раз
бывал там, один раз покупал стартер к моему «дастеру», а другой — искал
карбюратор для «меркурия», — моей первой развалюхи. Уилл Дарнелл был настоящим
жирным боровом, много пившим и беспрерывно курившим длинные сигары, хотя
говорили, что у него астма. Он люто ненавидел всех подростков Либертивилла,
имевших автомобили… однако это не мешало ему заискивать перед ними и обирать их
до нитки.
— Я знаю, — прокричал Эрни. — Но пока я не нашел более
дешевого места. Я не могу забрать его домой, мои мама и папа изойдут дерьмом!
Конечно, он был прав — но только отчасти. Я раскрыл рот,
собираясь спросить, не лучше ему остановиться, пока дело не зашло слишком
далеко. Затем я снова закрыл рот. Было уже поздно. Кроме того, я вовсе не хотел
соревноваться с этим ревущим мастодонтом, так же как и забивать легкие
отработанным углеродом.
— Хорошо! — Я махнул рукой. — Я поеду за тобой.
— Я поеду через Уолнэт-стрит и через Бэйзн-драйв, —
улыбнувшись, прокричал он. — Я не хочу выезжать на главные дороги.
— Ладно.
— Спасибо, Дэннис!
Окутавшись грязным вонючим дымом, плимут медленно пополз по
дорожке Лебэя на улицу. Когда он притормозил перед поворотом, у него загорелся
только один из задних огней. Автоматический счетчик, встроенный в мою голову,
отзвонил еще пять долларов.
Эрни повернул руль влево и выехал на улицу. Остатки
глушителя задели за выступ на обочине. Эрни прибавил газ, и машина взревела как
сумасшедшая. В домах через дорогу люди подошли к окнам посмотреть, что
происходит.
Ревя во всю мощь, Кристина со скоростью десяти миль в час
покатилась по проезжей части.
Клочья голубого дыма стелились за ней, а затем развеялись в
теплом вечернем воздухе.
Через сорок ярдов, возле дорожного знака, она клюнула носом
и встала как вкопанная. До меня донесся крик какого-то малолетки, наблюдавшего
за ней с близкого расстояния:
— Отвезите ее на свалку, мистер!
Эрни высунул из окна кулак с вытянутым вверх средним пальцем
— он показывал мальчику птичку. Этот жест был повторен дважды. Никогда прежде
не видел я, чтобы Эрни показывал кому-нибудь птичку.
Стартер жалобно заскулил, мотор закряхтел и зашелся
надрывным кашлем. На этот раз прогремела целая серия оглушительных выстрелов.
Точно на Лорел-драйв кто-то открыл стрельбу из пулемета. Я застонал.
Вскоре кто-нибудь должен был вызвать полицейских. Они должны
были задержать Эрни за нарушение общественного порядка и заодно выяснить, что
его машина была не зарегистрирована. Думаю, это не улучшило бы обстановки в
доме Каннингеймов.
Наконец отгремело эхо последнего взрыва — оно прокатилось по
улице, точно в нее угодил артиллерийский снаряд среднего калибра, — а затем «плимут»
свернул налево, на Мартин-стрит, которая одной милей выше пересекалась с
Уолнэт-стрит. Машина Эрни скрылась из поля зрения.
Я резко повернулся к Лебэю, собираясь послать его
куда-нибудь подальше. Я уже говорил, как у меня накипело на сердце. Однако то,
что я увидел, заставило меня похолодеть.
Ролланд Д.Лебэй плакал.
Зрелище было ужасным, гротескным, но более всего — жалким.
Однажды, когда мне было девять лет, нашего кота по кличке Капитан Бифхарт сбила
машина. Мы повезли его к ветеринару — мама вела нашу машину очень медленно,
потому что плохо видела из-за слез, а я сидел сзади с Капитаном Бифхартом. Он
лежал в коробке, и я говорил ему, что ветеринар вылечит его, что все будет в
полном порядке, но даже маленький девятилетний несмышленыш, каким был я, мог
понять, что для Капитана Бифхарта уже ничего не будет в полном порядке, потому
что часть внутренностей у него вылезла наружу, перепачкав его кровью и дерьмом,
и он умирал. Я попробовал погладить его, и он укусил меня в руку, как раз в
чувствительное место между большим и указательным пальцами. Боль была
невыносимой, чувство ужаса и жалости от нее только усилилось. Ничего подобного
я с тех пор не испытывал… Поймите, я тогда не жаловался, но мне кажется, что
людям лучше не иметь воспоминаний о таких чувствах. Если их будет слишком
много, то вам не останется ничего другого, как поселиться на какой-нибудь ферме
и плести корзинки.
Лебэй стоял на своей уродливой лужайке недалеко от того
места, где масляное пятно уничтожило все живое, и держал в руке большой
старческий носовой платок, которым то и дело вытирал глаза. От слез на его
щеках оставались грязные подтеки — скорее как от пота, чем как от настоящих
слез. Кадык судорожно ходил вверх и вниз.
Я не мог смотреть на него плачущего и, отвернувшись, случайно
взглянул на его одноместный гараж. Прежде он казался тесным — из-за садового
инвентаря и, конечно, других предметов, но главным образом — из-за огромного
старого автомобиля с его двойными передними фарами, выгнутым ветровым стеклом и
широченным капотом.
Теперь все вещи, расставленные вдоль стен, только
подчеркивали внутреннюю пустоту гаража. Он зиял, как открытый беззубый рот.
Это зрелище ничем не уступало Лебэю. Но когда я посмотрел
обратно, старик уже взял себя в руки — по крайней мере с виду. Он перестал
утирать глаза и убрал носовой платок в задний карман рейтуз. Правда, его лицо
было все еще бледным. Очень бледным.
— Ну вот и все, — про??оворил он хрипло. — У меня ее больше
не будет, сыночек.
— Мистер Лебэй, — сказал я. — Мне очень хочется, чтобы мой
друг поскорее мог сказать то же самое. Если бы вы знали, сколько у него было
неприятностей с родителями из-за этой ржавой…
— Убирайся прочь, — произнес он. — Ты говоришь, как
безмозглая овца. Только и умеешь что бе-е, бе-е, бе-е и больше ничего. Я думаю,
твой друг знает больше, чем ты. Иди и смотри, не нужна ли ему рука.
Я начал спускаться по лужайке к своей машине. У меня не было
ни малейшего желания задерживаться у Лебэя хотя бы на одну минуту.
— Ничего, только бе-е, бе-е, бе-е! — злобно прокричал он мне
вслед, напомнив старую песенку, которую пели «Янгбладс»: «У меня одна лишь
нота, я ору ее до пота». — Ты не знаешь и половины того, что думаешь!
Я сел в машину и поехал прочь. Прежде чем свернуть на
Мэйн-стрит, я оглянулся и увидел, что он все еще стоял на своей лужайке и его
лысина ярко выделялась в лучах заходящего августовского солнца.
