Эпилог
Если бы эта история была выдумана, то я закончил бы ее
словами о том, как одна белокурая прекрасная леди повергла ниц рыцаря из гаража
Дарнелла. Однако на самом деле ничего подобного не случилось. Ли Кэйбот
превратилась в Ли Эккерман. Она и ее супруг, продавец компьютеров IBM, живут в
Нью-Мексико; у них две маленькие дочери-двойняшки. Мое чувство к прекрасной
леди не совсем угасло, мы обмениваемся почтовыми карточками на Рождество, и я
посылаю ей открытку в ее день рождения, так же как она не забывает о моем.
Иногда мне кажется, что прошло гораздо больше времени, чем четыре года.
Что произошло с нами? Я не знаю. Хотя, может быть, вот что:
у нас бывали ночи, когда мы занимались любовью, а потом лежали в постели, и я
чувствовал, что нас разделяло только одно: лицо Ролланда Д. Лебэя. Я мог
целовать ее губы, грудь и живот, жаркие от страсти, но внезапно слышал его
голос: «Пожалуй, это самый лучший запах в мире… не считая запаха гнили». И у
меня пропадало желание обладать лучшей женщиной в мире.
Бывало, что и в ее глазах я читал то же самое. Мне кажется,
любовники не могут долго и счастливо жить с такими воспоминаниями, даже если
они не сделали ничего противоестественного, а только спасали друг друга и своих
близких.
Через два года мы расстались. Ли окончила колледж и вышла
замуж. Я был на ее свадьбе. У нее замечательный супруг. Правда. Он хороший
парень. Ездит на «хонде». С ним у нее нет никаких проблем.
* * *
Остались ночные кошмары. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и,
поглаживая больную ногу, вспоминаю, что видел Эрни. После этого я не могу
заснуть и ворочаюсь до утра, то и дело глотая подкатывающие к горлу слезы.
Я был на похоронах Каннингеймов. Гробы были закрыты. Сам вид
этих выстроенных в ряд продолговатых деревянных ящиков больно и холодно поразил
меня. И почти военный порядок у меня каким-то образом связался с памятью о муравьиных
лагерях.
После похорон я разговаривал с Ричардом Мерее и, уже
расставаясь, спросил его, что стало с грудой железа в гараже Дарнелла.
— А, я сам ею занимался, — ответил он. Его лицо вдруг стало
очень серьезным. — Я велел двум парням из местной полиции положить обломки под
пресс на заднем дворе и сделать из них вот такой кубик металла. — Он развел
ладони приблизительно на два фута. — У одного из этих ребят остался здоровенный
шрам на руке. Он очень переживает из-за него.
Мерее внезапно улыбнулся — самой горькой и ледяной улыбкой
из всех, которые я когда-либо видел.
— Ему показалось, будто что-то ударило его.
Затем он ушел по своим делам, а я присоединился к своей
семье и девушке, поджидавшим меня.
* * *
А знаете, почему я решился рассказать вам всю эту историю?
Несколько недель назад я прочитал небольшую заметку в газете
— одну из тех, что вместе составляют колонку курьезных происшествий и не очень
значительных новостей.
В заметке сообщалось о трагическом и нелепом случае с неким
Сандиром Галтоном, чье имя вполне могло быть искаженным Сэнди.
Упомянутый Сандир Галтон был убит в Калифорнии, где работал
механиком кинотеатра. После окончания сеансов он закрылся в кафетерии и
собрался перекусить перед уходом. Какая-то машина на полной скорости врезалась
в стену, проломила ее и настигла Галтона, когда тот пытался скрыться в
кинобудке. Полиция решила, что он хотел спрятаться, поскольку в его руке были
зажаты ключи от двери. Я прочитал заметку, озаглавленную «Странное убийство в
Лос-Анджелесе», — и подумал о том, что говорил мне Мерее, о его последних
словах: ему показалось, будто что-то ударило его.
Конечно, это было невозможно, но так же невозможна была и
вся история Кристины.
Я не могу не думать о Джордже Лебэе в Огайо.
О его сестре в Колорадо.
О Ли в Нью-Мексико.
Что, если все началось снова?
Что, если сейчас она мчится на восток, чтобы завершить свое
дело?
Что, если она оставила меня напоследок?
Такая неотступная в достижении своих простых целей.
С ее неиссякающей яростью.
