Ворочаясь в темноте, я вспомнил, как Лебэй сказал: «Ее зовут
Кристина», — и Эрни сразу ухватился за это имя. Когда мы были маленькими
мальчиками, у нас были велосипеды; своему я присвоил прозвище, но Эрни тогда
только рассмеялся — он сказал, что имена дают только собакам, кошкам и
попугаям. Теперь он назвал «плимут» Кристиной. Хуже всего, что это было
человеческое, женское имя.
Не знаю почему, но оно мне не нравилось. Даже мой отец
говорил о ней так, будто Эрни не купил старую развалюху, а женился. Но ведь
ничего подобного не было. Или что-то было?
Останови машину, Дэннис. Вернись… Я хочу взглянуть на нее
еще раз. Вот так просто.
Нет, Эрни был не похож на самого себя — всегда тщательно
обдумывавшего каждый поступок и избегавшего скоропалительных решений. В тот раз
он больше походил на мужчину, встретившего танцовщицу из бара и сразу
потерявшего голову. Это было… ну… как любовь с первого взгляда. «Ну ничего, —
подумал я. — Завтра мы обязательно найдем какой-нибудь выход». Я уже спал. И
видел сон.
Темнота. Скрежет крутящегося стартера.
Тишина.
Снова скрежет стартера.
С третьего раза — искра поймана.
Двигатель, работающий в темноте.
Включаются передние фары — мощные двойные фары, чьи яркие
лучи пронизывают меня, как муху на стекле.
Я стою на пороге гаража Лебэя, передо мной замерла Кристина
— новая, без единой царапины или пятен ржавчины. Безупречно чистое ветровое
стекло, затемненное сверху. Из радиоприемника льется музыка. Дэйл Хоукинс
исполняет «Сюзи Кью» — голос прошлого поколения, наполненный силой и какой-то
пугающей жизненной энергией.
Сквозь мощный рокот двигателя до меня доносятся какие-то
слова. Я догадываюсь, что на машине стоит новый глушитель.
Странно, что я слышу чей-то шепот, — за рулем никого нет:
— Ну, приятель. Давай прокатимся. Давай отправимся в путь.
Я трясу головой. Я не хочу туда. Мне страшно оказаться
внутри. Я не хочу никуда ехать. Вдруг мотор начинает работать рывками — то
громче, то тише, — и с каждым рывком Кристина понемногу приближается ко мне,
как разъяренная собака на слабой привязи… Я хочу убежать… но мои ноги словно
приросли к бетонному порогу гаража.
— Давай попробуем, приятель.
Прежде чем я успеваю ответить или даже подумать об ответе,
раздается страшный визг резины по бетону, и Кристина бросается на меня — из ее
радиатора доносится рев, как, из полной хромированных зубов открытой пасти, а
передние фары горят, как глаза.
Я проснулся от собственного крика, испуганный звуком своего
голоса, кромешной темнотой, а еще больше — глухим стуком босых ног по полу. Оба
моих кулака сжимали скомканную простыню. Я только что схватил ее; она лежала
скрученной посреди постели. Мое тело было липким от пота.
— Что это было? — прокричала снизу Элли, сама перепуганная.
Зажегся свет, и я увидел отца и мать, наспех набросивших на
себя купальные халаты.
— Милый, что случилось? — спросила мама. Ее глаза были
широко раскрыты от страха. Я не мог припомнить, когда она в последний раз
называла меня «милый». Когда мне было четырнадцать? Двенадцать? Или десять? Не
знаю.
— Дэннис? — спросил отец. За их спинами появилась Эллани,
она дрожала от страха.
— Идите спать, — сказал я. — Мне приснился сон, вот и все.
Правда, все.
— Похоже, ты увидел настоящий фильм ужасов, — с трудом
выговорила Эллани. — Дэннис, что это было?
— Мне приснилось, что ты вышла замуж за Милтона Додда и он
поселился в нашем доме, — ответил я.
— Не смейся над сестрой, Дэннис, — сказала мама. — Что это
было?
— Не помню, — сказал я.
Внезапно я заметил, что простыня была в чем-то выпачкана и
что в одном месте к ней пристал небольшой клочок темной шерсти. Я спешно
попытался вспомнить, что со мной случилось, заранее обвиняя себя в мастурбации,
в разных детских неожиданностях и Бог знает в чем еще. Полная потеря памяти. В
первые одну-две секунды я даже не мог ясно понять, был ли я уже большой или еще
маленький — для меня существовало только воспоминание о темноте и грязной
машине, рывками надвигающейся на меня, дрожащей капотом и блестящей радиаторной
решеткой, точно стальными зубами…
«Давай попробуем, приятель». Рука моей матери, прохладная и
сухая, опустилась на мой лоб.
— Все в порядке, ма, — сказал я, — Ничего не произошло.
Просто ночной кошмар.
— Но ты не помнишь…
— Нет. Теперь все прошло.
— Я очень испугалась, — сказала она и чуть заметно
улыбнулась. — Думаю, ты не поймешь, что такое страх, пока твой ребенок не
закричит в темноте.
— Не надо, не говори об этом, — сказала Эллани.
— А ты иди ложись в постель, маленькая, — попросил ее отец.
Она ушла с недовольным видом. Может быть, она впервые
поборола испуг, владевший ею сначала, и надеялась, что я упаду в обморок или
начну биться в истерике. Тогда завтра она бы с большим удовольствием
примеривала новый бюстгальтер после утреннего душа.
— Ты правда в порядке? — спросила мама.
— В полном порядке, — ответил я.
— Ну вот и хорошо, — сказала она. — Пусть горит свет. Иногда
это помогает.
И в последний раз бросив сомнительный взгляд на отца, она
вышла из спальни. Мне стало немного любопытно — были ли у нее когда-нибудь
ночные кошмары. Я подумал, что если они и были, то вряд ли попали бы в
«Рассказы о Любви и Красоте».
Отец присел на край постели…
— Ты правда не помнишь, что это было?
Я покачал головой.
— Ты слишком громко кричал, Дэннис. — Его глаза спрашивали:
мог ли я сказать что-нибудь такое, о чем ему следовало бы знать?
И я почти рассказал ему — о машине Эрни, об этой Королеве
Ржавчины, старой, безобразной и проклинаемой мною. Я почти рассказал о ней. Но
что-то встало у меня поперек горла, как будто я собирался предать своего друга
Эрни. Старого доброго Эрни, которого Бог ради собственного развлечения решил
посватать с этой отвратительной и жуткой штуковиной.
— Ну хорошо, — сказал он и поцеловал меня в щеку.
Моя кожа ощутила его щетину, выросшую всего за одну ночь, я
почувствовал его запах и его любовь. Я крепко обнял его, и он ответил мне тем
же.
