— Пошли в кино, — вдруг предложил Эрни.
— А что там идет?
— Какой-то боевик о мастерах кунг-фу — помнишь, как они?
Хиии-йа! — Он притворился, что хочет продемонстрировать смертельный прием
каратэ на Джее Хоукинсе, и тот бросился бежать, как от выстрела.
— Очень похоже. С Брюсом Ли?
— Не, там какой-то другой парень.
— А как называется?
— Не помню. То ли «Бешеный кулак», то ли «Рука смерти». А
может, «Яростные гениталии». Не помню. Ну так как? Потом мы расскажем о нем
Элли, и ее стошнит.
— Ладно, — сказал я, — если билет будет стоить не дороже
доллара.
— До трех часов не будет.
— Тогда пошли.
Мы пошли. Фильм оказался совсем недурным, с Чаком Норрисом в
главной роли. А в понедельник мы опять работали на строительстве шоссе между
штатами. Я забыл о своем сне. Мало-помалу я заметил, что стал реже видеться с
Эрни; это походило на новые взаимоотношения с другом, который только что
женился. Кроме того, именно тогда я познакомился с одной жизнерадостной особой.
Мои дела шли так хорошо, что однажды вечером я привел ее домой, от внутренней
приподнятости едва передвигая ноги.
А тем временем Эрни почти все вечера проводил у Дарнелла.
Глава 9
Бадди Реппертон
Нашей последней полной рабочей неделей была неделя перед
Днем труда. В ее первое утро я подъехал к дому Эрни, чтобы забрать его, и он
вышел с большим темно-лиловым синяком под глазом и красной царапиной на лбу.
— Что с тобой?
— Не хочу говорить, — угрюмо ответил он. — Мне пришлось
объясниться с родителями, и я чуть не сдох. — Он швырнул пакет с ленчем на
заднее сиденье и погрузился в тяжелое молчание, которое продолжалось всю дорогу
на стройку. Там некоторые ребята посмеивались над его синяком, но он только
пожимал плечами.
По пути домой я ничего не выпытывал, а просто слушал радио и
предавался своим мыслям. И я мог бы вообще не знать этой истории, если бы перед
поворотом на Мэйн-стрит меня не подстерег тот жирный ирландский эмигрантишка по
имени Джино.
В ту пору Джино всегда подстерегал меня — он мог проникнуть
в машину даже через закрытое окно и спустя несколько секунд затащить в свое
заведение. «Лучшая итальянская пицца» (так оно называлось) находилась на углу
Мэйн-стрит и Бэйзн-драйв, и, едва завидя вывеску с трилистником вместо точки
над «i», я чувствовал, что нападение совершается снова. В тот вечер моя мама
собиралась пойти на свои курсы, и, значит, горячего ужина дома могло не быть.
Подобная перспектива меня не радовала. Ни я, ни мой отец не умели готовить, а
Элли скорее согласилась бы застрелиться, чем подойти к плите.
— Давай купим пиццу, — сказал я, заруливая на стоянку Джино.
— Что ты на это скажешь? Большую, жирную и с запахом, как из подмышек.
— Ради Иисуса! Только не это, Дэннис!
— Из чистых подмышек, — поправился я. — Ну давай.
— У меня мало денег, — умоляюще проговорил Эрни.
— Я куплю. Могу даже прибавить анчоусов на твою долю.
— Дэннис, я не…
— И пепси, — сказал я.
— Пепси мне вредно. Ты знаешь.
— Ну знаю. Большую пепси, Эрни. Его серые глаза вспыхнули в
первый раз за этот день.
— Большую пепси, — повторил он как эхо. — Подумай, о чем ты
говоришь. Ты злодей, Дэннис. Правда.
— Две, если хочешь, — продолжал я. Мне нравилось чувствовать
себя злодеем.
— Две! — воскликнул он и хлопнул меня по плечу. — Две пепси,
Дэннис! — Он застучал ногами по полу и закричал во все горло:
— Две! Быстро! Две пепси!
Я так расхохотался, что чуть не врезался в борт угольного
ящика, а когда мы вылезали из машины, мне пришла в голову мысль купить ему пару
содовых. «Почему бы нет?» — подумал я. Он явно воздерживался от них в последнее
время. Небольшое улучшение его кожи, которое я заметил в то пасмурное
воскресенье две недели назад, теперь стало очевидным при любом свете. Конечно,
у него было еще много прыщей и нарывов, но они — простите, я должен это сказать
— уже не сочились гноем. Он и в других отношениях выглядел гораздо лучше. От
работы под палящим летним солнцем он загорел и был в такой физической форме,
какой не знал никогда прежде. Поэтому я решил, что он заслужил свою пепси.
Победителя украшают награды.
У Джино всем заправлял неплохой малый, итальянец по имени
Пэт Донахью. Он суетился вокруг кассового аппарата с отчетливой наклейкой
«Ирландская мафия», колдовал над патефоном-автоматом, разносил зеленое пиво в
День Святого Патрика (семнадцатого марта вы не могли даже близко подойти к
Джино, потому что у него беспрерывно крутилась пластинка с записью «Когда
смеются глаза у ирландцев» в исполнении Розмари Клуни) и носил черный котелок,
который обычно напяливал на самый затылок.
Этот патефон, хрипатый от рождения «Бурлитцер», достался
Пэту в наследство от сороковых годов, и все диски были доисторического образца.
Вероятно, в Америке не нашлось бы второй такой рухляди. В те редкие дни, когда
я накуривался какой-нибудь дряни, меня посещали видения, будто я заказываю у
Джина три-четыре пиццы, велю Пэту Донахью принести кварту пепси и, сидя за стаканом,
слушаю патефон-автомат, из рупора которого доносятся хиты «Бич бойз» или
«Роллинг стоунз».
Мы устроились в углу и попросили приготовить три пиццы.
Дожидаясь их, я стал рассматривать людей, то и дело заходивших в пиццерию.
— Дэннис, ты знаешь Бадди Реппертона? — вдруг спросил меня
Эрни. Как раз принесли пиццу.
— Бадди, как ты говоришь?
— Реппертон.
Имя и фамилия были мне известны. Усердно работая над пиццей,
я стал примерять к ним всевозможные лица. Одно из них оказалось впору. Оно мне
напоминало о школьной вечеринке, состоявшейся приблизительно полгода назад. У
музыкантов был перерыв, и я стал в очередь за прохладительными напитками.
Реппертон толкнул меня и сказал, что моя содовая может подождать, пока не
освежились старшеклассники. Он был второгодником, здоровым бугаем с квадратной
челюстью, комком слипшихся черных волос и маленькими глазками, посаженными
слишком близко друг от друга. Эти глазки были не совсем тупыми: в них таилась
малоприятная сообразительность. Он был одним из тех парней, которые большую
часть школьного времени проводили в местах для курения.
Я высказал еретическое мнение о том, что разница между
старшим и средним классами не имеет никакого отношения к очереди за
прохладительными напитками. Реппертон пригласил меня выйти вместе с ним.
Очередь сразу же перестроилась и образовала несколько настороженных кружков,
которые так часто предшествуют всеобщей свалке.
