Затем покрышки издали пронзительный визг, «плимут-фурия»
рванулся из гаража прямо на меня, и, когда это случилось, сразу осыпалась вся
ржавчина, ветровое стекло прояснилось, хром блеснул первобытной новизной, а
старые, облезшие покрышки превратились в новехонькие бешено вращавшиеся черные
воронки, каждая глубиной с Большой Каньон.
Она стремительно бросилась на меня, ослепив своими полными
ненависти фарами, и, вытянув руки вперед в бесполезном и отчаянном жесте, я
успел только подумать: фурия, бесконечная ярость…
* * *
Я проснулся.
Я не кричал. В ту ночь я сдержал крик в горле.
Едва сдержал.
Я сидел на постели, холодная лужа лунного света растекалась
по складкам простыни, и у меня в голове билась одна-единственная мысль: «Умер
внезапно».
В ту ночь мне не скоро удалось заснуть снова.
Глава 11
Похороны
Зашел к Брэду Джефрису, распределявшему работы на стройке, и
спросил, разрешил ли он Эрни уйти после обеда?
— Я отпустил его на два часа. Он сказал, что ему нужно пойти
на похороны, — ответил Брэд. Он снял очки и потер пальцами переносицу. — А
почему бы тебе не спросить, кто вместо него будет делать его работу? Ведь вы
оба уходите отсюда в конце недели.
— Брэд, мне нужно пойти вместе с ним.
— Да что это такое? Кто он, этот парень? Каннингейм сказал,
что купил у него машину. Господи, вот уж не думал, что на похороны продавца
подержанных автомобилей ходит хоть кто-нибудь, не считая родственников.
— Он не был продавцом подержанных автомобилей, он был просто
парнем. У Эрни многое связано с ним. Брэд, мне бы следовало пойти вместе с
Эрни.
Брэд вздохнул:
— Ладно. Ладно, ладно, ладно. Даю тебе время с часу до трех.
Если только в четверг ты будешь работать без обеда и останешься здесь до шести
часов.
— Конечно. Спасибо, Брэд.
— Я отмечу вас как обычно, — сказал Брэд. — Но если в фирме
узнают об этом, то мне надерут задницу.
— Не узнают.
— Жалко терять вас, ребята, — сказал он. Это прозвучало как
похвала на прощание.
— У нас было хорошее лето, Брэд.
— Что ж, я рад, если ты это понял, Дэннис. А теперь убирайся
отсюда и дай мне дочитать газету.
Я повиновался.
Ровно в час я поднялся в домик для рабочих, находившийся
рядом со строившейся эстакадой. Эрни был внутри. Его желтая каска висела на
стене, а сам он одевал чистую сорочку.
Увидев меня, он вздрогнул.
— Дэннис? А ты что здесь собираешься делать?
— Собираться на похороны, — сказал я. — Так же, как и ты.
— Нет, — мгновенно отрезал он, и уже по одному этому слову,
а не только по голосам Регины или Майкла, обычно отвечавших на телефонные
звонки в субботние и воскресные дни, я понял, что он закрыл для меня свою жизнь
и что это случилось точно так же, как умер Лебэй. Внезапно.
— Да, — сказал я. — Эрни, он мне снится, этот парень. Ты
меня слышишь? Я вижу его во сне. С тобой или без тебя, но я пойду.
— Ты правда не шутил тогда?
— Когда?
— Когда позвонил мне из кинотеатра. Ты правда не знал, что
он умер?
— О Господи! Ты думаешь, что такими вещами шутят?
— Нет, не думаю, — сказал он, но не сразу. Некоторое время у
него ушло на то, чтобы все как следует взвесить. Ему казалось, что весь белый
свет был против него. Не только Уилл Дарнелл или Бадди Реппертон, но, очевидно,
и отец с матерью. Но ведь никто из них не был сам по себе. Сама по себе была
только машина.
— Он тебе снится?
— Да.
Он помолчал, о чем-то размышляя.
— В газете написано, что похороны будут на Верхнем кладбище
Либертивилла, — наконец не выдержал я. — Ты поедешь со мной или на автобусе?
— Я поеду с тобой.
— Вот и хорошо.
* * *
Мы стояли на небольшом холме над местом траурной церемонии,
не осмеливаясь и не желая приближаться к горстке людей, собравшихся у могилы.
Некоторые из них были одеты в старую, но хорошо сохранившуюся военную форму.
Каска Лебэя лежала на флаге, разостланном поперек длинного столика на колесах.
Теплый августовский ветер доносил до нас слова проповедника: человек подобен
траве, что вырастает, а затем скашивается, человек подобен бутону цветка, что
раскрывается весной и увядает осенью, человек есть любовь и любит все
преходящее.
Когда служба закончилась, мужчина, которому с виду можно
было дать лет шестьдесят с лишним, бросил горсть земли на гроб. Очевидно, он
был братом Лебэя: сходство не бросалось в глаза, но все-таки наблюдалось. Мне
показалось странным, что я не увидел его сестры: рядом с могилой вообще не было
ни одной женщины.
Вскоре все они потянулись к выходу. Я повернулся к Эрни, но
его рядом со мной не оказалось. Он стоял невдалеке, по его щекам текли слезы.
— Эрни, с тобой все в порядке? — спросил я.
Мне пришло в голову, что если не врали мои глаза, то среди
прощавшихся ни один не плакал, и если бы Ролланд Д.Лебэй знал, что Эрни
Каннингейм окажется единственным человеком, кто прольет слезы во время его
краткой траурной церемонии на малоизвестном кладбище в Западной Пенсильвании,
то он бы на пятьдесят баксов сбавил цену за свой дерьмовый автомобиль. И даже
после этого Эрни пришлось бы заплатить долларов на сто пятьдесят больше, чем он
стоил на самом деле. Он вытер слезы руками и хрипло произнес:
— Все прекрасно. Мне нужно подойти к его брату. Брат Лебэя
стоял с флагом под мышкой и тихо переговаривался с двумя бывшими военными, с
виду походившими на легионеров. Он был одет в костюм человека, давно забывшего
о постоянном источнике доходов. Его брюки были вытянуты на коленях, пиджак
поблескивал на локтях. Галстук был помят внизу, а на воротнике сорочки
красовалась желтая полоса.
Он оглядел нас с головы до ног.
— Извините, пожалуйста. — сказал Эрни. — Если не ошибаюсь,
вы брат мистера Лебэя?
— Да, это я. — Он посмотрел на Эрни вопросительно и, как мне
показалось, несколько воинственно.
Эрни протянул руку.
— Меня зовут Арнольд Каннингейм. Я немного знал вашего
брата. Не так давно я купил у него автомобиль.
