Его густые брови поползли вверх.
— Дело в «плимуте», — добавил я. — Этот «плимут-фурия», он
мне не нравится.
Он продолжал смотреть на меня, не говоря ни слова.
— Мне не нравится, как он возится с ним. С ним он стал
совсем другим… не знаю…
— Ревнуешь? — спокойно спросил Джордж. — Он проводит с ней
все время, которое раньше проводил с тобой?
— Ну, в общем, да. Мы ведь давние друзья. Но… но я думаю,
это не все.
— Не все?
— Не все. — Оглянувшись, я убедился, что Эрни еще не
показался в поле зрения. — Почему вы велели разбить его? Почему о нем лучше
забыть?
Он ничего не сказал, и я испугался, что ему нечего было
сказать, по крайней мере мне. А затем ом мягко и чуть слышно спросил:
— Сынок, а ты уверен, что это твое дело?
— Не знаю, — Внезапно мне стало очень важно поймать его
взгляд. — Но я не хочу, чтобы с Эрни что-нибудь случилось. Из-за этой машины он
уже заработал кучу неприятностей.
— Приходи вечером ко мне в мотель. Вестерн-авеню, поворот с
376-го участка. Сможешь найти?
— Я здесь каждый закоулок изъездил, — сказал я и вытянул
вперед ладони. — Аж мозоли натер. Он даже не улыбнулся:
— Мотель «Рэйнбоу». Там их два. Мой тот, который дешевле.
Может быть, это дело и не твое, и не мое, и ничье, — проговорил он мягким
учительским голосом.
(А это самый лучший запах в мире… не считая запаха гнили.)
— Но кое-что я могу тебе сказать прямо сейчас. Мой брат не
был хорошим человеком. Если он вообще что-либо любил в этом мире, то, сдается
мне, лишь «плимут-фурию», который купил твой друг. Так что это дело, может,
касается только их двоих, и не важно, что я скажу тебе или ты мне.
Он улыбнулся. Улыбка была неприятной, и на какое-то
мгновение мне почудилось, что на меня взглянули глаза Ролланда Д. Лебэя. Меня
передернуло.
— Сынок, ты еще молод и, вероятно, не видишь и признака
мудрости ни в чем, кроме своих слов. Но послушай, что я тебе скажу: любовь —
это враг. — Он вздохнул. — Да. Поэты постоянно и порой намеренно ошибаются в
любви. Любовь — это старая, ослепшая ведьма. Она беспощадна и ненасытна.
— Чем же она питается? — спросил я, не зная, что сказать.
— Дружбой, — сказал Джордж Лебэй. — Она питается дружбой. И
я бы тебе посоветовал приготовиться к худшему, Дэннис.
Он хлопнул дверцей своей «чеветты» и включил зажигание.
Когда машина отъезжала, я вспомнил о том, что Эрни должен был увидеть меня
подходившим к стоянке с другой стороны, и как можно быстрее побежал прочь.
Глава 12
Некоторые семейные истории
Мотель «Рэйнбоу» был действительно плох. Он был как раз
таким местом, где вы ожидаете встретить престарелого учителя английского языка.
Позже я заметил, что существует особая категория мотелей, в
которых останавливаются люди исключительно старше пятидесяти лет — как если бы
они слышали о подобных заведениях в программе новостей: «Берите больше старых
вещей и приезжайте в старый добрый мотель „Рэйнбоу“. Здесь нет ТВ, но вы хорошо
проведете время». На игровой площадке я не увидел ни одного молодого человека,
так же как и чего-либо напоминающего спортивный инвентарь. Над входом висел
неоновый знак, изображавший радугу. Он жужжал так, словно был наполнен мухами.
Лебэй со стаканом в руке сидел перед коттеджем номер
четырнадцать. Я подошел и обменялся рукопожатием.
— Выпьешь чего-нибудь не очень крепкого? — спросил он.
— Нет, спасибо, — ответил я и сел в садовое кресло, стоявшее
рядом.
— Тогда я расскажу тебе, что смогу, — сказал он мягким
учительским голосом. — Я на двенадцать лет моложе Ролли, и я все еще человек,
который учится старости.
Я неловко поерзал в кресле, но так ничего и не сказал.
— Нас было четверо, — продолжал он. — Ролли самый старший, а
я самый младший. Наш брат Эндрю погиб во Франции в 1944 году. Он и Ролли оба
служили в армии. Выросли мы здесь, в Либертивилле. Тогда он был просто
маленьким поселком. Но достаточно обжитым, чтобы в нем были лучшие и худшие. Мы
были худшими. Бедными из бедных. — Он хихикнул и налил вина в стакан. — О
детстве Ролли я, пожалуй, могу сказать только одну вещь — все-таки у нас была
большая разница в возрасте. Но кое-что я запомнил, потому что эта черта
присутствовала в нем постоянно.
— Какая черта?
— Его злость, — сказал Лебэй. — Ролли всегда на что-нибудь
злился. Он злился на то, что ему приходилось ходить в школу в заштопанной
одежде, на то, что его отец был пьяницей и не имел постоянной работы, что мать
не могла заставить его бросить пить. Он злился на Эндрю, Марсию и меня за то,
что мы делали нищету совсем невыносимой.
Он засучил рукав и показал мне свою старческую руку с
узловатыми сухожилиями, выступавшими из-под тонкой, дряблой кожи. От локтя к
запястью тянулся шрам.
— Это подарок от Ролли, — сказал он. — Он мне достался,
когда ему было четырнадцать лет. Я возился с цветными кубиками, которые должны
были изображать машинки, а он как раз выскочил из дома, чтобы бежать в школу.
Наверное, я оказался на его пути. Он оттолкнул меня, сделал еще несколько
шагов, а затем вернулся и столкнул меня с порога. Я упал на колья ограды,
окружавшей несколько подсолнухов, которые мама почему-то называла — наш сад. Я
был весь в крови, и меня все жалели. Все — кроме Ролли. Он кричал:
«Не попадайся мне на дороге, паршивый сопляк! Не лезь мне
под ноги, слышишь?»
Я еще раз взглянул на старый зарубцевавшийся шрам и удивился
его размеру. В 1921 году он изуродовал ручку трехлетнего мальчика, из которой,
должно быть, тогда вылилось немало крови. Потом рана затянулась, но шрам… он
явно стал больше.
Я содрогнулся. Мне вспомнился Эрни, стучавший кулаками по
приборной доске моей машины и кричавший, что заставит их съесть это, съесть
это, съесть это.
Джордж Лебэй внимательно посмотрел на меня. Не знаю, что он
увидел на моем лице, но стал медленно опускать рукав, и это было похоже на то,
как занавес постепенно закрывает вид невыносимого прошлого.
Он отхлебнул из стакана.
— Когда отец узнал, что сделал Ролли, то жестоко избил его.
Однако Ролли не раскаивался в своем поступке. Он плакал, но не раскаивался. —
Лебэй снова хихикнул:
— Мама испугалась, что отец прибьет его, и вступилась за
сына, а он все кричал: «Пусть не мешается под ногами! В следующий раз ему еще
больше достанется, и ты меня не остановишь, старый пьянчуга!» Тогда отец ударил
его по лицу и разбил нос — Ролли упал, закрылся обеими руками, сквозь пальцы
потекла кровь. Мама кричала, Марсия плакала, Дрю забился в угол, а Ролли все
повторял: «Ему еще больше достанется, ты, старый проклятый пьянчуга!»
