На небе уже отчетливо проступили звезды. Пожилая женщина
вышла из коттеджа, спустилась по дорожке и, достав чемодан из багажника белого
«форда», вернулась с ним обратно.
Где-то играло радио. Оно не было настроено на УКВ-104, где
обычно передавали программы рок-музыки.
— Его бесконечная ярость, вот что мне запомнилось больше
всего, — мягко продолжал Лебэй. — В школе Ролли затевал драки со всеми, кто
смеялся над его одеждой и плохо постриженными волосами, он дрался даже с теми,
кого только подозревал в насмешках над ним. В конце концов он бросил школу и
вступил в армию.
— Двадцатые годы были не самым лучшим временем для службы в
армии. Он кочевал с базы на базу, сначала на Юге, потом на Юго-Западе.
Приблизительно раз в три месяца мы получали от него письмо. Он был таким же
злым, как и прежде. Его злили те, кого он называл «говнюками». Они мешали ему
продвигаться по службе, не давали отпусков и придирались к нему по любому
поводу. Иногда они отправляли его в гарнизонную тюрьму. В армии его держали
только потому, что он был превосходным механиком — он мог поддерживать в
рабочем состоянии всю ту старую и никудышную технику, которую конгресс выделял
армии.
Неожиданно для себя я подумал об Эрни, у которого тоже были
золотые руки.
Лебэй немного наклонился вперед:
— Но талант лишь увеличивал его злость.
— В каком смысле?
Лебэй еще раз хихикнул:
— В армии он ремонтировал грузовики, тягачи, бульдозеры и
легковые машины. Однажды, когда какой-то конгрессмен посетил Форт Арнольд в
западном Техасе и задержался в нем из-за поломки автомобиля, командир Ролли
решил выслужиться и заставил его целые сутки возиться с шикарным «бентли»
конгрессмена, для которого в армии, конечно, не было никаких запасных деталей.
О да, мы получили от Ролли письмо, где четыре с половиной страницы были
посвящены этому «говнюку» — странно, что они не сгорели от злобы и ненависти,
наполнявших каждое слово.
У самого же Ролли до конца второй мировой войны не было
собственного автомобиля. И даже тогда он смог позволить себе обзавестись лишь
стареньким ржавым «шевроле». В двадцатых и тридцатых деньги не валялись на
дороге, а во время войны он был занят тем, что старался остаться живым.
За те годы он починил тысячи автомобилей, но не смог бы
купить ни одного из них. Либертивилл преследовал его повсюду. Потрепанный
«шевроле» едва ли отвечал его способностям, так же как и «гудзон-хорнет»,
который он купил через год после свадьбы.
— Свадьбы?
— Он не говорил об этом, да? — спросил Лебэй. — Впрочем, я
бы удивился, если бы ты и твой друг услышали от него хоть слово о Веронике или
Рите.
— Кто они такие?
— Вероника была его женой, — сказал Лебэй. — Они поженились
в пятьдесят первом, сразу перед тем, как он отправился в Корею. Конечно, он мог
остаться в Штатах. Его жена ждала ребенка, ему самому было уже под пятьдесят.
Но он сделал выбор.
Лебэй обвел глазами пустую игровую площадку.
— Видишь ли, это было двоеженство. К пятьдесят первому году
ему уже исполнилось сорок пять, и он уже был женат. Он был женат на Армии. И на
«говнюках».
Он вновь замолчал. Молчание было каким-то неестественным…
— С вами все в порядке? — спросил я наконец.
— Да, — ответил он. — Просто я думал. Думал об умерших. — Он
посмотрел на меня. В его глазах было неподдельное страдание. — Знаешь, мне
больно вспоминать обо всем этом… Как ты сказал, тебя зовут? Прости, но о
некоторых вещах трудно говорить с человеком, которого не можешь назвать по
имени.
— Дэннис, — сказал я. — Послушайте, мистер Лебэй…
— Это больней, чем мне казалось. — продолжил он, — но раз уж
мы начали, то надо закончить, не правда ли? С Вероникой я встречался всего два
раза. Ее родители жили в Западной Виргинии. Она не была писаной красавицей, но
Ролли принимал ее такой, какой она была. Она же по-настоящему любила его. По
крайней мере до той темной истории с Ритой.
Его письма… да, он слишком рано оставил школу. Эти письма со
всеми их корявостями давались моему брату с невероятным трудом. В них он
вкладывал великие усилия, они были его великой симфонией. Не знаю, писал ли он
их для того, чтобы избавиться от яда, отравляющего его сердце. Может быть, он
писал их для того, чтобы распространять его.
Когда появилась Вероника, письма стали приходить к нам все
реже. Но я думаю, что Вероника их получала все те два года, в течение которых
он находился в Корее.
— Он так и не продвинулся по службе? — спросил я. Мне
казалось странным, что столько лет, проведенных в армии, могли не повлиять на
благосостояние человека, готового ради нее бросить семью и отправиться в Корею.
Лебэй улыбнулся:
— Разве я не сказал тебе, что он зачастую проводил время в
гарнизонной тюрьме? Один раз он попал туда за то, что помочился в большую чашу
с пуншем, который в форте Дике приготовили для вечеринки в офицерском клубе. За
эту выходку он получил всего лишь десять дней — думаю, что ее посчитали всего
лишь пьяной шуткой. Вряд ли они представляли, сколько ненависти к ним он
изливал в своих письмах.
Я взглянул на часы. Было четверть десятого. Лебэй говорил
чуть меньше часа.
— Брат вернулся из Кореи в 1953 году, и только тогда
состоялось его знакомство с дочерью. Как я понимаю, он разглядывал ее минуту
или две, а потом вручил жене и оставшуюся часть дня провел, возясь с «шевроле»…
Я еще не надоел тебе, Дэннис?
— Нет, — честно сказал я.
— Все эти годы Ролли мечтал о хорошей новой машине. Не о
«кадиллаке», не о «линкольне» — нет; он не хотел присоединяться к высшему
классу — к офицерам, к «говнюкам». Он хотел купить новый «плимут», а может
быть, «додж» или «форд».
Вероника писала, что все воскресные дни они проводили в
поездках к различным торговцам автомобилями. Она с ребенком сидела в старом
«хорнете», а Ролли разговаривал с продавцами о компрессии, о лошадиных силах,
об аккумуляторах… Иногда я думаю о маленькой девочке, росшей на фоне
металлического лязганья приводов и скрипа подвесок… и я не знаю, плакать мне
или смеяться.
Мои мысли опять обратились к Эрни.
— Он был одержимым, да?
— Да. Я бы сказал, он был одержимым. Он стал давать деньги
Веронике, чтобы она откладывала их. Ведь Ролли не мог переступить через звание
старшего сержанта еще и потому, что имел проблемы с алкоголем. Он не был
алкоголиком, но каждые шесть — восемь месяцев у него начинался запой. Когда
запой кончался, денег уже не было.
