Может быть, он женился на Веронике, потому что она могла
положить конец этому. Когда у него начинался запой, она одна могла сохранить
деньги. Однажды — тогда у них было накоплено уже восемьсот долларов — Ролли
угрожал ей ножом: он приставил нож к ее горлу и потребовал отдать ему
сбережения. «Вспомни о машине, дорогой, — сказала она, когда лезвие стало
вдавливаться в ее кожу. — Если ты пропьешь деньги, то уже никогда не купишь
машины».
— Должно быть, она любила его, — сказал я.
— Конечно. Только не строй романтического предположения,
будто ее любовь хоть в чем-то изменила моего брата. Вода камень точит, но для
этого ей нужны сотни лет. Увы, люди смертны.
Казалось, Лебэй хотел что-то добавить, но передумал.
— Правда, он ни разу не ударил ее, — сказал он. — Не
забывай, что он был пьян, когда приставил нож к ее горлу. Сейчас многие вопят о
наркомании в школе, и для этих воплей на самом деле есть все основания, но я до
сих пор считаю, что алкоголь — вот наиболее вульгарный и опасный из всех
когда-либо изобретенных наркотиков. И он не запрещен законом.
Когда Ролли наконец демобилизовался в 1957 году, у Вероники
было отложено немногим более тысячи двухсот долларов. И он получал существенную
пенсию, назначенную ему за повреждение спины в армии: он говорил, что дрался с
«говнюками» и здорово проучил их.
Итак, деньги были. Они построили дом и обзавелись всем
необходимым, но прежде у них появилась машина. Машина была превыше всего. Он
долго выбирал и в конце концов остановился на Кристине. В 1958 году «фурия»
получила премию как лучшая модель года. Я не помню всех ее технических
характеристик и думаю, что они уже не имеют значения. Какая из них может сейчас
интересовать кого-то, кроме твоего друга?
— Ее стоимость, — сказал я. Лебэй улыбнулся:
— Ах да, стоимость… Брат мне писал, что продажная цена была
три тысячи долларов, но он, по его собственному выражению, «превзошел любого
еврея» и сторговался на двух тысячах ста долларах. На следующий год Рита,
которой было тогда шесть лет, задохнулась и умерла.
Меня подбросило в кресле так, что оно чуть не перевернулось.
Его мягкий учительский голос обладал усыпляющим свойством, а я устал за день; я
уже находился в полудреме. Последние слова были как стакан холодной воды,
выплеснутой мне в лицо.
— Да, ты не ослышался, — сказал он, взглянув в мои глаза. —
В тот день они «выжимали газ». Это выражение он заимствовал из песенок
рок-н-ролла, который слушал не переставая. Они каждое воскресенье «выжимали
газ», попросту говоря, ехали куда глаза глядят. У них в салоне машины были
соломенные корзинки, стоявшие спереди и сзади. Маленькой девочке запрещалось
бросать что-либо на пол. И она никогда не сорила в машине… — Он опять ненадолго
задумался, а потом заговорил с какой-то новой интонацией:
— Ролли был заядлым курильщиком, но если курил в машине, то
не тушил окурок в пепельнице, а бросал в окно. Когда курил кто-то другой, Ролли
вытряхивал пепельницу и протирал чистой салфеткой. Дважды в неделю он мыл
машину и два раза в год полировал. Он сам возился с ней в местном гараже, где у
него была арендована стоянка. Мне стало любопытно, был ли это гараж Дарнелла.
— В то воскресенье они остановились у обочины, чтобы купить
домой гамбургеров — как ты понимаешь, тогда еще не было «Макдоналдсов», а были
только стоянки у края дороги. И то, что затем случилось… полагаю, это было
довольно просто…
Снова наступила тишина, точно он размышлял, следовало ли ему
быть до конца откровенным со мной, или старался отделить от домыслов то, что
ему было известно.
— Она насмерть задохнулась из-за куска мяса, — наконец
сказал он. — Когда она стала раздирать себе горло, Ролли вытащил ее из машины,
но было уже поздно… Моя племянница умерла на обочине дороги. Представляю, какая
это отвратительная и страшная смерть.
В его речи снова появилась усыпляющая учительская плавность,
но меня уже не клонило ко сну.
— Он пытался спасти ее. Я так думаю. Я хочу верить, что она
умерла по нелепой случайности. Он долго жил в обстановке жестокости и,
наверное, не очень глубоко любил свою дочь, если вообще любил ее. Иногда
невозможно выжить, не становясь черствым. Иногда жестокость просто необходима.
— Но не в таких случаях, как тот, — сказал я.
— Он переворачивал ее вниз головой и держал за лодыжки. Он
надавливал на живот, надеясь вызвать рвоту. Думаю, если бы он имел хоть
малейшее представление о трахеотомии, то произвел бы ее при помощи своего
перочинного ножа. Но он, конечно, не знал, как это делается. Она умерла.
На похороны приехала Марсия с мужем и детьми. Я тоже. Так
наша семья собралась в последний раз. Помню, я думал, что он сразу же продаст
машину. Но он не расстался с ней. На ней они приехали в методистскую церковь
Либертивилла, и она вся сияла свежей полировкой… и ненавистью. Она горела
ненавистью. Он повернулся ко мне:
— Ты веришь мне, Дэннис?
Перед тем как ответить, я сглотнул комок, подступивший к
горлу:
— Да, верю.
Лебэй мрачно кивнул головой:
— Вероника сидела рядом с ним, как восковая кукла. В ней
больше ничего не было. Раньше у Ролли была машина, а у нее — дочь. Она даже не
плакала. Она умерла.
Я сидел и старался представить, что бы я сделал, если бы это
случилось со мной. Моя дочь начинает задыхаться и хвататься за горло на заднем
сиденье моей машины, а потом умирает у края дороги. Продал бы я машину? Зачем?
Разве машина виновата в ее смерти? Точно так же можно было бы обвинять
гамбургер, еще не купленный, но уже вставший у нее поперек горла. Так из-за
чего продавать машину? Только из-за того непринципиального обстоятельства, что
я уже не смог бы смотреть на нее, не смог бы даже думать о ней без боли и
ужаса? Но о чем вообще я смог бы тогда думать?
— Вы спросили его об этом?
— Да, когда мы остались втроем — он, Марсия и я. Наша семья
была в сборе. Я спросил, намеревался ли он продать машину. Она стояла рядом с
катафалком, который привез его дочь на кладбище — то же самое, где сегодня
похоронили Ролли. У нее была красно-белая расцветка. «Крайслер» в 1958 году не
выпускал машин с такой окраской: Ролли покупал ее с обычным цветом. Мы стояли в
пятидесяти футах от нее, и я испытывал странное чувство… очень странное
побуждение… отойти от нее подальше, точно она могла слышать нас.
— И что же вы сказали?
— Я спросил, собирается ли он продать машину. Ролли
посмотрел на меня так же, как в ту секунду, когда замахивался, чтобы швырнуть
своего маленького братика на колья ограды. Он сказал:
«Я еще не сошел с ума, Джордж. Ей всего один год, она прошла
только одиннадцать тысяч миль. Ты ведь знаешь, что машину продают не раньше,
чем через три года после покупки».
