— Я сказал: «Ты хочешь, чтобы твоя жена каждый день смотрела
на нее? Ездила в ней? Побойся Бога, брат!» Но не думаю, что он слышал меня. Он
отвернулся и стал разглядывать свою машину, как будто только вчера купил ее.
Лебэй немного помолчал.
— Марсия говорила ему то же самое. Она всегда боялась Ролли,
но в ту минуту выглядела скорее помешанной, чем испуганной, — она
переписывалась с Вероникой и знала, как та любила свою маленькую дочурку. И еще
она сказала, что когда человек умирает, то люди сжигают матрац, на котором он
спал, а одежду отдают в Армию Спасения. Она сказала, что его жена не придет в
себя до тех пор, пока машина будет стоять в гараже.
Ролли ухмыльнулся и спросил, не хочет ли она, чтобы он облил
машину газолином и бросил в нее зажженную спичку только из-за того, что в ней
задохнулась его дочь. Моя сестра сначала заплакала, а потом стала кричать, что
ничего лучшего невозможно было бы придумать. Мне пришлось увести ее, потому что
у нее началась истерика. Больше мы не говорили с Ролли на эту тему. Машина
принадлежала ему, и он не желал продавать ее.
Марсия вернулась в Денвер и, насколько мне известно, с тех
пор не встречалась с Ролли и не писала ему. Она не приехала даже на похороны
Вероники.
Его жена. Сначала ребенок, а потом жена. Я уже
предчувствовал нечто подобное. У меня начинали цепенеть ноги и руки.
— Она умерла через шесть месяцев. В январе пятьдесят
девятого года.
— Но ее смерть не была связана с машиной, — сказал я. — Ведь
так, да?
— Ее смерть была непосредственно связана с машиной, — мягко
проговорил он.
Я подумал, что не стану больше ничего слушать. Но конечно, я
стал бы слушать. Потому, что мой друг обладал сейчас этой машиной, и потому,
что она угрожала не только его жизни.
— После смерти Риты Вероника впала в депрессию. Она так и не
пришла в себя. У нее было несколько друзей в Либертивилле, и они пытались
помочь ей… но она не была способна принять их помощь.
Во всех остальных отношениях дела их налаживались. Впервые в
жизни у моего брата появились деньги. Он получал пенсию по инвалидности,
устроился на работу ночным сторожем в шинной мастерской, находившейся на
западной окраине города. Сегодня, после похорон, я ездил туда, но не нашел ее
на прежнем месте.
— Ее сломали двенадцать лет назад, — сказал я. — Я еще не
ходил в школу. Там теперь небольшой китайский ресторанчик.
— Они почти расплатились за дом. И конечно, у них не было
маленькой девочки, которая требовала много забот. Но Веронике от этого не
становилось лучше.
Она покончила с собой. Если бы существовала книга, обучающая
различным способам самоубийств, то ее бы туда включили как пример отклонения от
правил. Она пошла в магазин автомобильных принадлежностей — тот самый, где
давным-давно я купил свой первый велосипед, — и купила резиновый шланг длиной в
двадцать футов. Один его конец она надела на выхлопную гробу Кристины, а другой
просунула в одно из задних окон. У нее никогда не было водительских прав, но
она знала, как заводить машину. Собственно, это было все, что ей требовалось
знать.
Сжав губы, я провел по ним языком и услышал свой голос,
который не сразу узнал:
— Кажется, я бы выпил содовой.
— Будь добр, принеси и мне, — сказал он. — Обычно она
помогает мне не заснуть, но на эту ночь я все равно не предчувствую скорых
сновидений.
Я подозревал, что то же самое относилось и ко мне. Сходив в
мотель за содовой водой, я на обратном пути остановился. Он сидел перед своим
коттеджем. В темноте, точно два маленьких призрака, белели его носки. Я
подумал: может быть, эта машина проклята? Может быть, в этом-то все дело? Вот
так бывает в рассказах о привидениях. Идет кто-нибудь, а впереди — указательный
знак… следующая остановка — Сумеречная Зона!
Смешно, да?
Конечно, это было смешно. Я пошел дальше. На машины
проклятия накладываются не больше, чем на людей; такие дешевки встречаются
только в фильмах ужасов, которые вам показывают по воскресеньям.
Я отдал ему бутылку содовой и услышал последнюю часть
истории Ролланда Д. Лебэя, которую можно уместить в одной фразе: с тех пор он
жил несчастливо. У него остались только небольшой домик у дороги и «плимут»
1958 года. В шестьдесят пятом он бросил работу ночного сторожа и приблизительно
в то же время перестал заботиться о Кристине — постепенно она стала приходить в
сегодняшнее состояние.
— Вы хотите сказать, с той поры она стояла на открытом
воздухе? — спросил я. — С шестьдесят пятого года? Все тринадцать лет?
— Нет, конечно, он ее поставил в гараж, — сказал Лебэй. —
Соседи не позволили бы машине гнить на чьем-то газоне. Может быть, где-нибудь и
позволили бы, но не в США.
— Но она там была, когда мы…
— Да, я знаю. Его бывшие сослуживцы говорили мне, что он
приклеил к ней листок бумаги с надписью «Продается» и поставил ее на газон
перед домом Это было первого мая, четыре месяца назад.
Я хотел что-то сказать, но промолчал. У меня появилась идея,
которую можно выразить так: слишком все удачно получилось. Слишком удачно.
Кристина долгие годы стояла в том темном гараже. И появилась на улице всего за
несколько месяцев до того, как мы с Эрни проезжали по ней.
Позже — гораздо позже — я просмотрел подшивки газет
Питсбурга и Либертивилла. Там не было ни одного объявления о продаже
«плимута-фурии». Лебэй просто выставил машину перед домом и стал ждать
покупателя.
Тогда я еще не сделал всех выводов из своей мысли, но
осознал ее ровно настолько, чтобы почувствовать холодный и скользкий страх.
Лебэй точно знал, что покупатель скоро появится. Не в мае, так в июне. Не в
июне, так в июле. Не в июле, так в августе. Скоро.
Нет, мне далеко было до логических умозаключений. Вместо них
у меня перед глазами стояла одна тошнотворная картина: ядовитый паук с широко
открытыми зелеными челюстями, сидящий в углу паутины и поджидающий жертву.
Настоящее насекомое.
— По его словам, он отказался от машины, потому что не мог
пройти медицинской комиссии. — наконец выдавил из себя я. — Люди его возраста
раз в два года подтверждают права на вождение автомобиля. Он бы автоматически
потерял их.
Джордж Лебэй кивнул.
— Это похоже на Ролли, — сказал он. — Но…
— Но что?
— Не помню, где я читал, что в жизни людей существуют некие
«времена». Что когда наступает «время парового двигателя», то сразу десяток
человек изобретают паровой двигатель. Может быть, патент получит только один из
них, но над идеей работают все десять. Чем это объяснить? Только тем, что
наступило «время парового двигателя».
