— Да.
— Ладно.
Я пошел к лестнице и был уже почти там, когда он остановил
меня словами:
— Ты ведь знаешь, я больше пятнадцати лет вел счета и
подсчитывал подоходный налог Уилли Дарнелла.
Крайне удивленный, я вернулся.
— Нет. Я этого не знал.
Отец улыбнулся. Такой улыбки я еще не видел у него; полагаю,
мама видела ее всего несколько раз, а сестра, вероятно, не видела никогда. Вы
бы сначала подумали, что это сонная улыбка, но, приглядевшись, увидели бы, что
она не была сонной — в ней были циничность, жестокость и всезнание.
— Дэннис, ты можешь кое-что держать в секрете?
— Да, — сказал я. — Полагаю, да.
— Нет, «полагаю» — мало.
— Да. Могу.
— Это лучше. Я заполнял его счета до семьдесят пятого года,
а потом он нанял Билла Апшо из Монроэвилла.
Отец пристально посмотрел на меня.
— Я не скажу, что Билл Апшо мошенник, но в прошлом году он
приобрел за триста тысяч долларов дом в стиле английских Тюдоров.
Он обвел вокруг правой рукой и откинулся на спинку кресла.
Он и мама еще до моего рождения приобрели в рассрочку наш дом за шестьдесят две
тысячи долларов — сейчас он стоил приблизительно сто пятьдесят тысяч — и только
недавно получили все бумаги из банка. Тогда у нас было самое большое семейное
торжество из всех, которые я помню.
— Это не стиль английских Тюдоров, да, Дэннис?
— Это хороший стиль.
— Я и Дарнелл вполне ладили друг с другом, — продолжил он, —
и не потому, что я лично заботился о нем. Я считал его негодяем.
Я слегка кивнул. Мне понравилось последнее слово отца: оно
выражало мои чувства к Уиллу Дарнеллу лучше, чем я сам смог бы передать их.
— Но в этом мире существует огромная разница между личными и
деловыми отношениями. Деловым ты либо очень быстро обучаешься, либо сдаешься и
начинаешь торговать на улице чем-нибудь с лотка. У нас были хорошие деловые
отношения, покуда они шли… но они не зашли достаточно далеко. Вот почему они
закончились моим заявлением об уходе.
— Не совсем понимаю.
— Неучтенная наличность, — сказал отец. — Большие суммы
наличных денег с нечистым происхождением. В конце концов я выложил ему все
начистоту, потому что хотел видеть его карты. Я сказал, что если к нему придут
аудиторы из государственной налоговой службы или какого-нибудь частного
агентства Пенсильвании, то им придется многое объяснять, и что прежде я
собираюсь узнать от него все, о чем не должны знать инспекторы.
— Что же он ответил?
— Он принялся танцевать, — все с той же циничной улыбкой
сказал отец. — В моем деле люди лет эдак в тридцать восемь уже знакомы со всеми
из этих танцев — если, конечно, разбираются в деле. А я в нем не так плох.
Такие танцы обычно начинаются с вопроса, счастлив ли ты на своей работе. Если
ты говоришь, что работа тебе нравится, но не так, как хотелось бы, то тебя
просят не стесняться и рассказать о том, что не дает тебе покоя: твой дом, твоя
машина, образование твоих детей, или вкусы твоей жены требуют немного более
модной одежды, чем она может себе позволить… ты меня понимаешь?
— Хотят отделаться от тебя?
— Скорее вовлекают тебя в дело, — сказал он, а затем
улыбнулся. — Этот танец еще более замысловат, чем менуэт. Когда у тебя узнают,
от каких финансовых затруднений ты хотел бы избавиться, то начинают спрашивать,
какие вещи ты хотел бы иметь. «Кадиллак», домик на берегу моря или озера. Или,
может быть, катер.
Я немного вздрогнул, потому что знал, как долго отец мечтал
купить катер. Когда мы всей семьей отдыхали на море, он приценялся ко всем
маленьким моторным яхтам и лодкам, которые там продавались. Большие были
слишком дороги.
— И ты отказался?
Он пожал плечами.
— Я довольно рано дал понять, что не хочу танцевать.
Во-первых, это значило бы перейти с ним на личный уровень, а я, как уже сказал,
считал его подлецом. Во-вторых, ребята вроде него безнадежно тупы во всем, что
касается чисел и количеств, — вот почему большинство из них попадаются на
налогах. Они думают, что могут до бесконечности повышать нелегальный доход. —
Он засмеялся. — На самом деле он настолько непрочен, что обязательно
обрушивается им на головы.
— Это две причины?
— Две из трех. — Он посмотрел мне в глаза. — Я не дерьмовый
пройдоха, Дэннис.
Я иногда вспоминаю этот разговор, происходивший в тишине
нашего спящего дома. Мне кажется, что тогда я впервые почувствовал отца как
реальность, как человека, существовавшего задолго до того, как я появился на
сцене, как человека, выпившего свою долю мутной жижи, от которой в жизни никуда
не деться. В какой-то момент я бы мог вообразить его занимающимся любовью с
моей матерью, — их обоих, потеющих и стонущих, — и от этого не пришел бы в
замешательство.
Затем он опустил глаза, еще раз усмехнулся и, подражая
голосу Никсона — что у него хорошо получалось, — просипел:
— Люди, вы вправе знать, является ли ваш отец пройдохой.
Нет, я не пройдоха, я мог взять деньги, но это… хм!., это было бы не правильно.
Я засмеялся — пожалуй, слишком громко, как после долгого
нервного напряжения. Мне нужна была разрядка, и я был рад ей. По-моему, отец
чувствовал то же самое.
— Тссс, ты разбудишь маму, и она задаст нам хорошую взбучку.
Уже поздно.
— Да, извини. Пап, а ты узнал, чем он на самом деле
занимается, этот Дарнелл?
— Я не хотел ничего узнавать: я был частью его бизнеса. Кое
о чем я догадывался, кое-что слышал. Вероятно, краденые автомобили — не то
чтобы они проходили через его гараж на Хемптон-стрит — он не полный тупица, а
только идиоты опорожняются там, где едят. Может, нелегальная торговля.
— Оружие? — спросил я немного хрипло.
— Нет, ничего настолько романтичного. Думаю, в основном
сигареты — сигареты и спиртное, как в старые добрые времена. Контрабанда всякой
всячины для фейерверков. Может быть, кражи микроволновых печей или цветных
телевизоров, если риск невелик. Словом, что-нибудь в таком роде. — Он
нахмурился и посмотрел на меня. — До сих пор ему везло, но когда-нибудь он
обязательно попадется. Мне нравится Эрни Каннингейм, и я не хочу, чтобы в тот
момент он оказался рядом с Уиллом Дарнеллом.
— Эрни нужно починить машину. Он с утра до вечера занят
только ею и говорит только о ней.
