И вот… еще одна дьявольская неделя на тренировочном поле.
Еще одну неделю тренер орал: «Бей по мячу!» Однажды мы потели под солнцем
больше четырех часов, и, когда Ленни высказал мнение, что неплохо бы оставить
немного времени на домашнюю работу, Пуффер — клянусь! — готов был привязать его
к футбольной дыне. Мне кажется, что человеческий характер больше проявляется в
поражениях, чем в победах. Пуффер, который за всю свою тренерскую карьеру ни
разу не имел счета 0:2, реагировал на них с бессмысленной, бестолковой яростью
бенгальского тигра, запертого в клетке и терзаемого маленькими детьми.
В следующую пятницу, двадцать второго сентября, мы ушли с
поля, даже не доиграв матча. Не помню, чтобы кто-нибудь из игроков возражал
против этого: нам было все равно. В тот же вечер тренер Пуффер повел нас на
двухчасовой спортивный фильм, в котором были засняты наши встречи с «Тиграми» и
«Медведями». Мы смотрели со стороны на наш позор и унижение, но не загорались
жаждой мести, а приходили во все большее уныние.
В ночь перед нашей третьей игрой на своем поле мне приснился
необычный сон. Он не был ночным кошмаром вроде того, после которого я с криком
проснулся и перебудил весь дом, но он был… каким-то неприятным. Мы играли с
«Драконами Филадельфии», и дул сильный ветер. Крики болельщиков, гвалт вокруг
поля, металлический голос Чабби Маккарти, объявлявшего через громкоговоритель
забитые мячи и распоряжения судьи, даже удары игроков друг о друга, — все эти звуки
отдавались эхом и подхватывались ровным, неутихающим ветром.
Лица на трибунах казались желтыми и раскрашенными, как
китайские маски. Девочки из нашей школы пританцовывали и дергались, как
заводные куклы. Небо было затянуто серыми, быстро плывущими облаками. Тренер
Пуффер во все горло орал на игроков, но никто не слышал его. «Драконы» убегали
от нас. Мяч все время находился у них. Ленни Бэйронг то и дело корчился, как от
боли; углы его рта были опущены вниз, как у трагической маски.
Меня сбили с ног, и я покатился по земле. Очутившись за
пределами игровой площадки, я лежал и старался перевести дыхание. Потом я
поднял глаза и в проходе между трибунами, за чьими-то головами увидел Кристину.
Она опять сияла новизной, как будто всего час назад съехала с демонстрационного
стенда.
Эрни, скрестив ноги, как Будда, сидел на ее крыше и без
всякого выражения смотрел на меня. Его губы шевелились, но слов нельзя было
разобрать из-за ветра. Мне показалось, что он говорил:
«Не волнуйся, Дэннис. Мы позаботимся обо всем. Так что не
волнуйся. Все в порядке».
Позаботимся о чем? Эта мысль не давала мне покоя, пока я
лежал на игровом поле (которое мой сон почему-то превратил в каменистую лунную
поверхность), стараясь перевести дыхание и превозмогая режущую боль в паху.
Позаботимся о чем?
О чем?
Безмолвие. Только ослепительно сияющие передние фары
Кристины и Эрни, застывший на холодном ветру.
* * *
На следующий день мы снова сражались за старую добрую
среднюю школу Либертивилла. Игра была не так безнадежна, как в моем сне, — в ту
субботу никто не получил травму, и к середине третьего периода у нас даже были
неплохие шансы на победу, но в конце матча полузащитник Филадельфии провел пару
счастливых мячей (как все начинается, так и кончается), и мы снова потерпели
поражение.
После игры тренер Пуффер просто сидел на лавке. Он не
смотрел ни на кого из нас. Впереди еще оставалось одиннадцать игр на нашем
поле, но он был уже полностью разбитым человеком.
Глава 16
Входит ли, выходит Бадди
Я уверен, что был первый вторник после нашей неудачи с
«Драконами Филадельфии», когда дела снова пришли в движение. Должно быть, это
случилось двадцать шестого сентября.
У нас с Эрни было три совместных урока, один из которых
относился к истории Америки. Первые девять недель ее преподавал мистер Томпсон,
заведовавший всем курсом. Тему своих занятий он назвал «Двести Лет Шума и
Гама». Эрни переименовал ее в «Уроки Чуинггама», потому что сразу после них
начинался ленч, и, предвкушая его, мы все разминались жевательной резинкой.
После «Чуинггама» в тот день к Эрни подошла одна девочка и
спросила, есть ли у него задание по английскому. У него оно было. Он аккуратно
вынул его из тетради, и, пока он это делал, девочка внимательно смотрела на
него своими темно-синими глазами, ни разу не оторвав их от его лица. Ее
темно-белокурые, цвета свежего меда волосы были зачесаны назад и скреплены
широким голубым обручем, который очень шел к ее глазам. Глядя на нее, я
почувствовал, как у меня что-то радостно екнуло в животе. Эрни смотрел на нее,
пока она переписывала задание.
Конечно, я не в первый раз видел Ли Кэйбот; три недели назад
она переехала в Либертивилл из Массачусетса и успела со многими познакомиться.
Кто-то мне говорил, что ее отец работал в фирме «ЗМ», производящей шотландское
виски.
Приметил я ее тоже не в первый раз, потому что, говоря без
лишних сложностей, Ли Кэйбот была очень красива. В книгах, я давно обратил
внимание на это, писатели всегда изображают своих героинь с какими-нибудь пусть
небольшими, но недостатками; может быть, они думают, что настоящая красота
является стереотипом, или им кажется, что тот или иной маленький порок делает
леди более реалистичной. Дескать, она была бы красавицей, если бы не слишком
выступающая нижняя губа, или не слишком острый нос, или, допустим,
плоскогрудие. Что-нибудь такое всегда есть.
Но Ли Кэйбот была просто прекрасна без оговорок. У нее были
чудесная гладкая кожа естественного цвета, великолепная фигура, упругая и
высокая грудь, тонкая талия, красивые бедра и отличные ноги. Она была
очаровательна и женственна — без всяких слишком выступающих нижних губ или
слишком острых носов.
Несколько ребят пробовали к ней подступиться, но
возвратились ни с чем. Почему-то все решили, что у нее была связь с каким-то
парнем в Массачусетсе и что она вовремя уехала оттуда. На двух из трех общих с
Эрни уроках я видел и Ли; я только ждал подходящего случая, чтобы сделать свои
собственные шаги.
Теперь, безучастно наблюдая за тем, как Эрни доставал
домашнее задание, а она его аккуратно переписывала, я подумывал, не поздно ли
мне пытаться использовать свой шанс. Затем я усмехнулся про себя. Эрни
Каннингейм, Пицца с Ушами, и Ли Кэйбот Это было просто смехотворно. Это было…
Затем я перестал усмехаться про себя. В третий — оставшийся
у меня в памяти раз — я заметил, что Эрни с ошеломляющей быстротой избавлялся
от забот, которые ему раньше доставляла его кожа. Нарывы исчезли. Кое-где от
них остались маленькие точечные шрамы, но сейчас у этого парня было почти
чистое, сильное лицо — одно из тех, для которых шрамы не имеют большого
значения.
Ли и Эрни исподтишка изучали друг друга, а я исподтишка
изучал Эрни, не понимая, когда именно и каким образом произошло это чудо. Из
окон падал яркий солнечный свет, отчетливо выделявший черты его лица. Он
выглядел… старше. Как если бы вывел многочисленные нарывы и язвочки, не только
регулярно умываясь и втирая специальные кремы, но и каким-то удивительным
способом переведя стрелки часов на три года вперед. Он изменил прическу — она
стала короче — и сбрил пух над верхней губой, который у него начал расти месяцев
восемь назад.
