Над задним бампером я увидел металлическую пластинку на
пружинах, изображавшую знак торгового агента Пенсильвании. Откинув ее, я
прочитал надпись с обратной стороны: СОБСТВЕННОСТЬ ГАРАЖА ДАРНЕЛЛА,
ЛИБЕРТИВИЛЛ, ПЕНС., США.
Я поставил пластинку на место и нахмурился. Дарнелл дал ему
наклейку на ветровое стекло, потому что машина была еще очень далека от
официального разрешения на эксплуатацию; Дарнелл одолжил ему знак торгового
агента, чтобы он мог привезти Ли на матч. Дарнелл так же перестал быть
«Дарнеллом» для Эрни; сегодня он был «Уиллом». Интересно, но не очень приятно.
Что за отношения сложились между Эрни и Дарнеллом? Я не
хотел задумываться над этим вопросом. Я знал только то, что Эрни очень
изменился за последние несколько недель.
* * *
Мы сами немало изумились, когда выиграли этот матч, — как
оказалось позже, он был одним из двух, выигранных нами в том сезоне… но не то
чтобы я был с командой до его конца.
У нас не было никакого права на победу; на поле мы вышли
готовыми к поражению и проиграли жеребьевку. В первой половине игры «Горцы»
(дурацкое название для команды) пробивали нашу оборону, как будто ими
выстреливали из пушки. Но затем нападающий потерял мяч, который подхватил Гэри
Тардифф и с мрачной улыбкой вел все шестьдесят ярдов. Тот мяч переломил ход
встречи. Когда в конце матча тренер Пуффер заменил меня Брайаном Макнелли — он
должен был стать капитаном команды на следующий год, а стал им гораздо раньше,
— и я, умывшись и переодевшись, вышел к трибунам, счет был 27:18 в нашу пользу,
а до конца игры оставалось две минуты.
На парковочной стоянке было полно машин, но ни одного
человека. С поля доносились дикие вопли фанатиков из Хидден-Хиллз, побуждавших
«Горцев» сделать невозможное в оставшиеся две минуты.
Я медленно побрел в сторону Кристины.
Она стояла на прежнем месте, со своими изъеденными ржавчиной
боками, новым капотом и чуть ли не тысячемильными плавниками. Динозавр из
темных далеких пятидесятых, когда все нефтяные миллионеры были из Техаса, и
американский доллар вышибал дух из японской иены, а не наоборот. Из тех дней,
когда Джони Хорбон пел о танцах всю ночь на дубовом полу, а величайшим кумиром
молодых янки был Эд «Куки» Бирнз.
Я прикоснулся к Кристине. Я попробовал погладить ее, как это
делал Эрни, полюбить ее ради Эрни, как это пробовала сделать Ли. На самом деле
если кто-то должен был стараться полюбить ее, то это был я. Ли знала Эрни всего
лишь месяц. Я знал его всю свою жизнь.
Я провел рукой по шершавой, ржавой поверхности, думая о
Джордже Лебэе, о Веронике и Рите Лебэй, и внезапно моя кисть сама собой
сложилась в кулак, которым я довольно сильно ударил по боку Кристины —
настолько сильно, чтобы отбить руку, издать смущенный смешок и удивиться,
какого дьявола я это сделал.
Шорох осыпающейся ржавчины.
Глухой стук басового барабана на поле, похожий на удары
сердца.
Стук моего собственного сердца.
Я подергал переднюю дверь.
Она была заперта.
Я поджал губы и понял, что испугался.
Все было почти так, как если бы — да, очень забавно и очень
весело, — как если бы эта машина не любила меня, подозревала меня в желании
встать между ней и Эрни, и мне не нравилось ходить впереди нее именно потому,
что…
Я снова засмеялся, а потом вспомнил свой сон и осекся. Все
было слишком похоже на него, чтобы ощущать комфорт.
Конечно, в Хидден-Хиллз не было Чабби Маккарти, ревущего над
простором, но остальное порождало неприятное чувство дежа вю — крики ободрения,
звуки сталкивающихся тел, ветер, шелестящий в деревьях под пасмурным небом.
Зарычит двигатель. Машина начнет делать рывки вперед и
назад, вперед и назад. А затем взвизгнут покрышки, и она ринется на меня…
Я тряхнул головой. Пора было бросить потворство этой старой
уродине. Пора было — давно пора — остановить свои нелепые фантазии. Передо мной
стояла машина 1958 года выпуска, сошедшая с конвейера в Детройте вместе с почти
четырьмястами тысячами других. Чтобы доказать себе, как мало ее боюсь, я опустился
на колени и взглянул под днище. То, что я увидел, было еще более диким, чем,
если бы каким-то образом машина вдруг перевернулась вверх колесами. На них были
три новехонькие покрышки фирмы «Плэжаризер», но четвертая казалась такой темной
и заляпанной маслом, точно не менялась никогда. Выхлопная труба блестела
серебристой сталью, но у глушителя был прямо-таки средневековый вид, а передняя
труба находилась в плачевном состоянии. Посмотрев на эту трубу, я подумал, что
дым из нее может проникнуть в салон, и снова вспомнил о Веронике Лебэй. Потому
что выхлопные газы могут убить. Они…
— Дэннис, что ты здесь делаешь?
Полагаю, мне стало еще больше не по себе, чем подумалось,
потому что я стоял на коленях, как приговоренный к казни, и сердце билось у
меня не в груди, а, скорее, в горле.
Надо мной был Эрни. Он был холоден и зол.
Потому что я разглядывал его машину? Почему это так взбесило
его? Хороший вопрос. Но он и в самом деле выглядел взбешенным.
— Разглядываю твою недоделанную тачку, — сказал я, стараясь
придать голосу беззаботный тон. — Где Ли?
— Пошла в дамскую комнату, — сказал он, не спуская глаз с
моего лица. — Дэннис, ты самый лучший друг из всех, какие у меня были. Ты помог
мне не попасть в больницу, когда Реппертон угрожал мне ножом, и я это знаю. Но
не делай ничего за моей спиной, Дэннис. Никогда не делай.
— Эрни, я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я, но
почувствовал себя виноватым. Я был виноват в том, что рассматривал Ли и немного
хотел ее — хотел девушку, которую он сам так явно хотел. Но… что-нибудь делать
за его спиной? Разве могло мне прийти в голову такое?
Полагаю, что он мог видеть все в таком свете. Я знал его
иррациональный — интерес или одержимость… считайте, как вам нравится — взгляд
на его машину; она была запертой комнатой в доме нашей дружбы, и я не мог
попасть в нее без каких-либо сложностей для себя. И если он не уличил меня в
попытке взломать дверь, то застал в момент, когда я подглядывал в замочную
скважину.
— Думаю, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — произнес он,
и я, к своему немалому отчаянию, увидел, что он был не просто взбешен, он был
разъярен. — Ты вместе с моими отцом и матерью шпионишь за мной «ради моей же
пользы», так это называется? Ведь они посылали тебя разнюхать что-нибудь в
гараже Дарнелла, да?
— Эрни, постой…
— Мальчик, ты думаешь, я ничего не знаю? Я ничего не говорил
потому, что мы друзья. Но с меня довольно, Дэннис. Этому должен быть предел, и
я положу его. Почему бы тебе не оставить мою машину в покое и не трогать то,
что тебе не принадлежит?
