— Ты прав. Наверное, это потому, что у тебя раньше не было
девочек. Машины это и есть девочки. Ты не знал?
— О Господи! Ну давай…
— А иначе почему ты не назвал ее — Кристофер? — И она вдруг
хлопнула ладонью по сиденью. Эрни вздрогнул.
— Ли! Не надо.
— Не нравится, когда я ударяю твою девочку? — неожиданно
ядовито спросила она. Затем увидела боль в его глазах. — Прости, Эрни.
Он без всякого выражения посмотрел на нее.
— Кажется, моя машина не нравится никому — ни тебе, ни моему
папе, ни моей маме, ни даже Дэннису. Я на нее потратил три месяца жизни, но это
никому не нужно. — Его страстное желание уже прошло. Ему было холодно и немного
муторно в животе. — Слушай, наверное, нам лучше поехать. У меня нет покрышек на
снег.
Он развернул машину и медленно повел ее по заснеженной,
скользкой дороге, спускавшейся к городу. Огни Либертивилла и Монроэвилла
постепенно приближались к ним. Ли смотрела на них с некоторой грустью,
чувствуя, что лучшая часть потенциально прекрасного вечера куда-то ускользнула
и больше не вернется. Она была раздражена и недовольна собой — не
удовлетворена, как ей подумалось. Она ощущала тупую, ноющую боль в груди. Она
не знала, позволила ли бы ему то, что эвфемистически называется «пройти всю
дорогу», или нет, но сожалела о том, что все произошло не так, как ей хотелось…
и не могла винить в этом никого, кроме себя самой.
Ее тело было неподатливым и усталым, такими же были и ее
мысли. Вновь и вновь она уже раскрывала рот, чтобы объяснить, что чувствовала…
а затем закрывала его, боясь быть не правильно понятой; она и сама не вполне
понимала то, что чувствовала.
Она не ощущала ревности к Кристине… и все-таки ощущала. Эрни
сказал не правду. Ей было хорошо известно, сколько времени он возился с
машиной, но было ли это так плохо? Эрни знал свое дело, любил его, и машина
работала как часы… не считая этой забавной неполадки с милеометром, крутившимся
в обратную сторону.
«Машины — это и есть девочки», — сказала она. Она не думала,
о чем говорила, просто сболтнула то, что было у нее на языке. Конечно, ее слова
были слишком поспешны, она вовсе не считала, что их семейный седан обладал
каким-то определенным полом, это был просто «форд».
Однако…
Забыть, избавиться от всех этих фокусов-покусов и
самообманов. Ведь правда была гораздо более безумна и чудовищна, не так ли? Она
не могла заниматься любовью с ним, не могла трогать его настолько интимно, а
тем более думать о том, чтобы привести его к оргазму таким способом (или даже
другим, настоящим — мысленно решала она, лежа в своей узкой постели и чувствуя
новое, почти восхитительное возбуждение, владевшее ею), — не могла делать это в
машине.
В его машине.
Ибо самым безумным было ее чувство, что Кристина наблюдала
за ними. Чувство ревности, а может быть — ненависти к ней. Ибо несколько раз
(как сегодня, когда Эрни плавно и бережно вел «фурию» вниз по скользкой дороге)
она чувствовала, что двое из них — Эрни и Кристина — разыгрывали грубую,
непристойную пародию на акт любви. Ибо Ли не ощущала, что ехала с Кристиной:
когда она добиралась куда-нибудь с Эрни, то ощущала себя поглощенной Кристиной.
И целовать его, заниматься любовью с ним казалось еще худшим извращением, чем
эксгибиционизм, — это было как заниматься любовью в теле соперницы.
И самым по-настоящему безумным было то, что она ненавидела
Кристину.
Ненавидела и боялась. В последнее время она не любила ходить
перед ее новой радиаторной решеткой или слишком близко к заднему бамперу; у нее
появились смутные мысли о том, что рычаг тормоза по каким-то причинам может
оказаться в нейтральном положении. У нее никогда не было таких мыслей об их
семейном седане.
Но самым главным было то, что она не хотела иметь ничего
общего с этой машиной… не хотела никуда ездить на ней — даже с Эрни. За ее
рулем он казался совсем другим человеком, и она его по-настоящему почти не
знала. Ей нравилось ощущать руки Эрни у себя на теле — на груди, на бедрах (она
еще не позволяла ему проникать в более сокровенное место, но подспудно желала,
чтобы его руки проникли туда). Его ласки возбуждали ее. Но в машине они
казались грубыми… может быть, в ней Эрни выглядел менее страстным и более
похотливым, чем был на самом деле.
Когда они свернули на ее улицу, она снова раскрыла рот,
чтобы объяснить ему хотя бы часть своих чувств, но снова ничего не сказала.
Зачем? Что конкретно она могла объяснить? Ничего. У нее было только это
раздраженное настроение, и все. То есть… нет, была одна конкретная вещь. Но она
не могла говорить о ней. Он был бы слишком задет ее словами. Она не хотела так
задевать его, потому что, как ей казалось, начинала по-настоящему любить его.
Но вещь все-таки была.
Конкретная вещь — запах. Запах гнили, пробивавшийся из-под
новой обивки сидений и из-под начищенного коврика на полу. Он был, и он был
очень неприятен. Почти тошнотворен.
Как будто однажды что-то забралось в машину и умерло в ней.
* * *
Он прикоснулся губами к ее щеке. Мелкие снежинки серебрились
в конусе желтого света, падавшего из-под козырька над входной дверью. Он хотел
поцеловать Ли по-настоящему, но его смущал факт присутствия ее родителей за
стеной дома.
— Прости меня, — сказала она. — Я глупо вела себя.
— Нет, — проговорил Эрни, явно подразумевая «да».
— Да. — Она не хотела лгать и не решалась быть полностью
искренней. — Я хочу, чтобы мы были вместе, но боюсь, что не все можно делать в
машине. В любой машине. Ты меня понимаешь?
— Да, — сказал он.
Тогда, в машине, он очень разозлился на нее… ну, если быть
честным, то едва сдержался, чтобы не совершить чего-нибудь. Но теперь, стоя на
ступеньках дома, он думал, что понимал ее, и удивлялся тому, что мог желать
чего-то, нежеланного для нее. «Я знаю, что ты имеешь в виду».
Она прильнула к нему, ее руки сплелись на его шее. Ее пальто
было все еще распахнуто, и он чувствовал мягкую, пьянящую тяжесть ее груди.
— Я люблю тебя, — впервые сказала она и скользнула за дверь,
оставив его, ошеломленного и разгоряченного, стоять на запорошенном снегом
крыльце.
Из оцепенения его вывела мысль о том, что Кэйботы могли
посмотреть в окно и увидеть одинокую человеческую фигуру, замершую перед их
домом. Он повернулся и пошел к дороге, улыбаясь и потирая озябшие пальцы.
В том месте, где протоптанная тропинка пересекалась с
тротуаром, он остановился, и улыбка сползла с его лица. Кристина стояла у
обочины, на стенках поблескивали растаявшие снежинки, освещенные красными
огнями изнутри. Он оставил Кристину с включенным двигателем, и она заглохла.
Уже во второй раз.
