— Эрни, кто это сделал? — спросила она дрогнувшим голосом.
Да, она не любила эту машину, но, увидев ее в таком
состоянии, представила, что творилось в душе у Эрни, и сумела забыть о своей
неприязни — или только думала так. Эрни не ответил. Он горящими глазами смотрел
на Кристину.
Ветровое стекло было расколото на две части, мелкие
кристаллики безопасного стекла густо усеивали распоротую обивку сидений.
Передний бампер был наполовину оторван и одним концом упирался в бетонный пол,
на котором, как щупальца осьминога, валялись спутанные черные провода. Три из
четырех боковых окон также были разбиты. На уровне пояса в кузове виднелись
рваные дыры, волнистыми линиями тянувшиеся вдоль всего корпуса. Казалось, что
их нанесли каким-то тяжелым и острым инструментом — ломом или монтировкой.
Пассажирская дверца висела на одной петле, и, заглянув в салон, она увидела,
что стекла на приборной панели были тоже разбиты вдребезги. Всюду были
раскиданы клочки и куски ваты. Стрелка спидометра лежала на полу возле места водителя.
Эрни молча обошел вокруг машины. Ли дважды пробовала
заговорить с ним, но он по-прежнему не отвечал ей. Он поднял с пола одно из
щупалец осьминога, и она увидела, что это была распределительная коробка —
однажды отец показывал ей такую же на своем «форде».
Несколько секунд он разглядывал ее, как какое-то ископаемое,
а потом с силой швырнул на пол. Из-под его ног во все стороны брызнули осколки
разбитого стекла. Она опять попробовала заговорить с ним. Он снова не ответил,
и теперь она почувствовала не только жалость к нему, но и страх. Позже она
рассказывала Дэннису о том, как боялась, что он потерял рассудок.
Затем он отбросил ногой какую-то хромированную деталь,
лежавшую у него на пути. Она звонко ударилась в бетонный парапет терминала и,
отскочив, закружилась возле его основания.
— Эрни, — попробовала она еще раз. Он замер, глядя на
разбитое окно водительской дверцы. Какой-то невнятный и дикий звук раздался из
его груди. Она посмотрела через его плечо, и внезапно ей стало не по себе. На
приборной доске… вначале она не заметила этого, посреди всеобщего разрушения
она не заметила того, что было на приборной доске. И с чувством тошноты,
подступившей к горлу, она попыталась вообразить, кто мог быть настолько низок и
настолько гадок, чтобы сделать такую вещь, чтобы так…
— Говнюки! — заорал Эрни не своим голосом. Ли отпрянула и,
чтобы удержаться на ногах, ухватилась за крыло машины, стоявшей рядом с
Кристиной.
— Будьте вы прокляты, говнюки! — простонал Эрни. — Но я
доберусь до вас, доберусь! Мать вашу, я доберусь до вас, чего бы мне это ни
стоило!
Ли снова отпрянула и в этот жуткий момент пожалела, что
когда-либо встретилась с Эрни Каннингеймом.
Глава 27
Эрни и Регина
Дома он появился в половине двенадцатого ночи. Одежда, в
которой он собирался ехать в Питсбург, была пропитана грязью и потом. Руки были
выпачканы еще больше, а с левой стороны спины краснел зигзагообразный порез.
Лицо казалось совершенно изможденным. Под глазами были темные круги.
Его мать сидела за столом, перед книгой с головоломками. Она
и ждала, и боялась его возвращения. Ли позвонила ей и рассказала о случившемся.
Голос этой симпатичной (но казавшейся Регине не совсем подходящей для Эрни)
девочки звучал так, как будто она плакала.
Повесив трубку, встревоженная Регина тотчас же набрала номер
гаража Дарнелла. Ли сказала ей, что Эрни вызвал грузовик с платформой и поехал
туда вместе с водителем. Ее он почти насильно усадил в такси. В телефоне
послышались два гудка, а затем грубый, скрипучий голос ответил:
«Слушаю. Гараж Дарнелла».
Она поняла, что подзывать сейчас Эрни было бы ошибкой, и
нажала на рычаг отбоя. Она решила подождать, пока он приедет домой, и тогда,
глядя ему в глаза, сказать то, что она должна была сказать ему.
И вот она сказала:
— Эрни, я виновата.
Было бы лучше, если бы Майкл мог быть рядом. Но он находился
в Канзас-Сити на конференции по торговле и свободному предпринимательству в
средние века. Он должен был вернуться в воскресенье утром, но она уже
подумывала о том, что его присутствие дома могло понадобиться гораздо раньше.
Она признавала — не без некоторого раскаяния, — что ситуация была достаточно
серьезной.
— Виновата, — безжизненным эхом откликнулся Эрни.
— Я, то есть мы…
Она не смогла продолжить. Было что-то жуткое в его
мертвенном голосе. Его глаза были совершенно пусты. Она почувствовала, что у
нее начало щипать в носу и к горлу подступили слезы. Выросшая в строгой
католической семье простого рабочего, она вместе со своими семью братьями и
одной сестрой была вынуждена самостоятельно прокладывать дорогу в жизни и на
этом пути сполна хлебнула горьких и мучительных рыданий. И если собственная
семья порой считала ее слишком непреклонной, то лишь потому, что не понимала:
пройдя через ад, легче пройти сквозь огонь и воду. Она просто хотела видеть
своего сына волевым и закаленным человеком.
— Знаешь что? — спросил Эрни. Она покачала головой, все еще
чувствуя привкус слез во рту.
— Если бы я не так устал, то рассмеялся бы. Ты могла быть
там, вместе с теми ребятами, которые сделали это. Сейчас ты, наверное, даже
счастливее, чем они.
— Эрни, ты несправедлив ко мне!
— Нет, справедлив! — внезапно заорал он на нее, и его глаза
вспыхнули гневом. Впервые в жизни она испугалась сына. — Ты захотела убрать ее
отсюда! Он захотел поставить ее в аэропорту! Кого же мне винить, как не вас
обоих? Ты думаешь, это случилось бы, если бы она стояла здесь? Да?
Он сжал кулаки и шагнул к ней. Она едва не отпрянула и не
упала со стула.
— Эрни, мы не можем даже поговорить об этом? — спросила она.
— Как два разумных человека?
— Один из них наложил кучу дерьма на приборную доску, —
холодно сказал он. — Как это, с точки зрения разумного человека?
Она была уверена, что владеет собой и сумеет сдержать слезы.
Однако они неожиданно хлынули из ее глаз. Она заплакала. Она горько заплакала
от того, что увидел ее сын. И не только от этого.
Всю свою материнскую жизнь она втайне чувствовала свое
превосходство над женщинами, которые окружали ее и у которых были сыновья
старше, чем Эрни. Когда ему был всего один годик, эти другие женщины скорбно
покачивали головами и говорили, что ей нужно подождать до пяти лет — вот тогда
начинаются неприятности, вот тогда мальчики начинают произносить слово «дерьмо»
в присутствии родителей и играть со спичками, когда остаются одни. Однако и в
пять лет Арнольд был таким же золотым ребенком, что и в один год. Тогда эти
другие женщины делали большие глаза и просили подождать до десяти лет, затем до
пятнадцати — а Эрни все-таки не был похож ни на кого из своих сверстников. Он
не курил наркотиков, не пропадал по вечерам на рок-концертах и не тратил
родительские деньги на своих сверстниц.
