— Да, он из их компании, — сказал Дэннис, — но не такой
дегенерат, как остальные. Вот что, Ли, ты уже говорила с кем-нибудь?
— Сначала с миссис Каннингейм, а потом с его отцом.
По-моему, они не сказали друг другу, что собираются поговорить со мной. Они…
— Расстроены, — подсказал Дэннис. Она покачала головой.
— Хуже. Они оба выглядят так… как будто их обокрали или
что-то вроде того. Я не могу по-настоящему пожалеть ее — думаю, она просто
хочет во что бы то ни стало добиться своего, — но мне до слез жалко мистера
Каннингейма. Он мне кажется таким… — Она запнулась, а потом вздохнула. — Когда
я вчера вечером зашла к ним, миссис Каннингейм — она просила называть ее
Региной, но я не могу себя заставить…
Дэннис усмехнулся.
— А ты можешь называть ее так? — спросила Ли.
— Ну да — но у меня большая практика. В первый раз за время
своего визита она улыбнулась.
— Это могло бы сыграть роль. Во всяком случае, когда я
пришла, она была там, а мистер Каннингейм был еще в школе… то есть в
университете.
— Понятно.
— Она сказала, что взяла отпуск на всю неделю — на
оставшуюся часть.
— Как она выглядит?
— У нее подавленный вид, — проговорила Ли и потянулась за
новой салфеткой. — И она показалась мне постаревшей на десять лет с тех пор,
как я видела ее месяц назад.
— А он? Майкл?
— Тоже как будто постарел, но старается держаться… в нем
появилась какая-то внутренняя сила.
Дэннис промолчал. Он почти тринадцать лет знал Майкла
Каннингейма, но ни разу не видел в нем внутренней силы, и не нашелся что
сказать. Внутренняя сила была только у Регины, Майкл покорно следовал у нее в
кильватере и готовил коктейли, когда Каннингеймы принимали гостей. Он слушал
свой магнитофон, был меланхоличен… но никакая прихоть воображения не позволила
бы Дэннису сказать, что у Майкла была «внутренняя сила».
В семь лет он однажды услышал, как его отец в разговоре с
матерью назвал Майкла Каннингейма «слюнтяем». Уже тогда он прекрасно знал, что
означает слово «слюнтяй», но не понимал, почему его отец назвал этим словом
Майкла Каннингейма. Ему было грустно за отца своего друга… однако то же самое
он чувствовал на протяжении всех тринадцати лет, вплоть до настоящего времени.
— Он пришел, когда она уже закончила свою историю, —
продолжила Ли. — Они предложили мне остаться на ужин — Эрни теперь питается у
Дарнелла. — но я сказала, что мне пора возвращаться. Тогда мистер Каннингейм
спросил разрешения и отвез меня домой.
— Они заняли разные стороны?
— Нет, но… К примеру, мистер Каннингейм один пошел встречать
полицейских. Эрни не хотел идти, а миссис Каннингейм — Регина — не могла
решиться.
Дэннис осторожно спросил:
— Он и в самом деле пытается восстановить «плимут»?
— Да, — прошептала она, а потом вдруг пронзительно
закричала:
— Но это не все! Он слишком тесно связался с тем парнем, с
Дарнеллом — я ведь знаю! Вчера на третьей перемене он сказал мне, что собирается
поставить новую переднюю часть на нее — на свою машину — сегодня днем или
вечером, — и я спросила, не будет ли это чересчур дорого, а он ответил: «Не
волнуйся. Ли, у меня кредит в полном порядке».
— Помедленней.
Она снова заплакала:
— У него кредит в полном порядке, потому что он и парень по
имени Джимми Сайкс выполняют какие-то поручения Уилла Дарнелла. Он так сказал.
Но… я не думаю, что поручения этого сукиного сына не запрещены законом.
— Что он сказал полицейским, когда они расспрашивали о Кристине?
— Он рассказал о том, как нашел ее в таком состоянии. Они
спросили, не знает ли он, кто мог это сделать, и Эрни сказал, что не знает. Они
спросили, правда ли, что у него была драка с Бадди Реппертоном и что Реппертон
вытащил нож и хотел пустить его в дело. Эрни сказал, что Реппертон выбил у него
из рук пакет с ленчем и раздавил на асфальте, а потом к ним подошел мистер
Кейси и остановил Реппертона. Они спросили, не говорил ли Реппертон, что
доберется до него, и Эрни ответил, что тот мог сказать и такое, но разговор был
несерьезным.
Дэннис молчал, глядя на серое ноябрьское небо в окне и
размышляя над словами Ли. Если она ему верно передала суть официального
интервью с полицейскими, то Эрни не солгал им… но в то же время изобразил дело
так, будто на площадке для курения произошла просто небольшая потасовка.
Дэннису это показалось зловещим.
— Ты не знаешь, что могло понадобиться Дарнеллу от Эрни? —
спросила Ли.
— Нет, — ответил Дэннис, но у него были кое-какие идеи. Он
помнил, какими словами его отец отзывался о Дарнелле.
Он взглянул в бледное лицо Ли. Она цеплялась за Эрни,
цеплялась изо всех сил. Возможно, она училась чему-то такому, чему не научилась
бы в ближайшие десять лет. Но эти уроки давались ей нелегко, и вовсе не
обязательно, что они были нужны ей. Внезапно — почти наугад — он подумал о том,
что заметил первые улучшения на лице Эрни не раньше, чем за месяц до его
встречи с Ли… но после его встречи с Кристиной.
— Я поговорю с ним, — пообещал он.
— Хорошо, — сказала она и встала с кресла. — Я… я не хочу,
чтобы все было так, как прежде, Дэннис. И я знаю, что ничего не будет, как
прежде. Но я все еще люблю его… я хочу, чтобы ты передал ему это.
— Да, ладно.
Они оба смутились, и в какой-то долгий, долгий момент никто
из них не мог ничего сказать. Дэннис подумал о том, что Эрни Каннингейм зря
считал его своим лучшим другом и что сам он не совсем желал бы сейчас появления
Эрни. Его влекло к ней, как, может быть, давно не влекло к другим девочкам.
Давно, а может быть, никогда. Пусть бы Эрни продолжал поджигать фейерверки,
ходить в шахматный клуб и возиться со своей проклятой машиной. Тем временем он
и Ли могли бы понять друг друга. Известно, как такое бывает.
И у него было чувство, что именно в этот неловкий момент —
после ее признания в любви к Эрни он мог кое-чего добиться — она была уязвлена.
Возможно, она училась быть стойкой, но стойкость ее не та школа, в которую идут
добровольно. Он мог сказать что-нибудь — что-нибудь верное, а может быть, всего
лишь: «Подойди сюда», — и она бы подошла, села на край постели, они бы стали
говорить о каких-нибудь приятных вещах, и он, может быть, поцеловал бы ее. У
нее были красивые сексуальные губы, созданные для поцелуев. Сначала он
поцеловал бы для того, чтобы утешить, потом по-дружески. А там — Бог любит
троицу. Да, он инстинктивно чувствовал, что мог многого добиться.
