— Если ты ее починишь, то не сделают ли они то же самое?
Лицо Эрни стало ледяным.
— Они ничего не сделают, — сказал он.
Его глаза вдруг превратились в две маленькие серые льдинки,
и Дэннис внезапно подумал, что он не хотел бы оказаться на месте Бадди
Реппертона.
— Что ты имеешь в виду?
— Поставлю ее дома, вот что я имею в виду, — ответил он, и
его лицо вновь расплылось в той же широкой, радостной и неестественной улыбке.
— А ты что подумал?
— Ничего, — произнес Дэннис. Ощущение льда не исчезло.
Теперь это было чувство тонкой ледяной корки, треснувшей под его ногой. Внизу
была темная холодная вода. — Но я не понимаю, Эрни. Ты почему-то дьявольски
уверен, что Бадди Реппертон не захочет все повторить.
— Я полагаю, он уже сделал все, что хотел, — негромко сказал
Эрни. — Из-за нас его выгнали из школы…
— Его выгнали из-за него самого! — горячо прервал его
Дэннис. — Он вытащил нож — о черт, да у него был не нож, а настоящий кинжал!
— Я просто говорю о том, как мне все видится, — сказал Эрни,
а потом рассмеялся и тоже протянул руку. — Мир.
— Ладно уж.
— Его выгнали из-за нас — а точнее, из-за меня, — и он со
своими дружками отыгрался на Кристине. Все. Конец.
— Да, если ему так видится.
— Полагаю, именно так все и будет, — проговорил Эрни. —
Полицейские допрашивали его, Шатуна Уэлча и Ричи Трелани. Напугали их и почти
заставили сознаться Сэнди Галтона. Этого недоношенного сосунка.
Эрни был так не похож на себя — на прежнего Эрни, — что
Дэннис резко приподнялся на постели, но, почувствовав острую боль в спине,
снова упал на подушку.
— О Боже! Парень, ты думаешь, он успокоится?
— Меня не волнует, что будет делать он или любой из тех
говнюков, — сказал Эрни и добавил каким-то странно безапелляционным голосом:
— Это уже не важно.
Дэннис вздохнул:
— Эрни, с тобой все в порядке?
Внезапно на лице Эрни промелькнуло выражение какой-то
отчаянной тоски — больше чем тоски. Может быть, какой-то осознанной
обреченности. (Позже Дэннис подумал, что такое же лицо было бы у какого-нибудь
изгоя, затравленного до такой степени, что он уже устал бороться за свою жизнь
и едва ли понимает, зачем это нужно.)
— Конечно, — ответил он. — В полном порядке. Если только не
считать, что не ты один можешь повредить спину. Помнишь, я надорвался в
Филли-Плэйнс?
Дэннис кивнул.
— Тогда смотри. — Он поднялся и выправил рубашку из брюк. В
его глазах что-то заплясало. Что-то трепещущее и извивающееся в темной глубине.
Он поднял рубашку. Двенадцатидюймовый пояс под ней не был таким, как у Лебэя;
он был и чище, и аккуратнее. «Однако бандаж есть бандаж», — подумал Дэннис. Ему
стало не по себе.
— Второй раз я повредил ее, когда перевозил Кристину к
Дарнеллу, — сказал Эрни. — Я уже не помню, как это случилось, настолько был
расстроен. Должно быть, когда грузил ее на платформу. Сначала я ничего не
заметил, а вечером… Дэннис, что с тобой?
Сделав над собой то, что ему показалось фантастическим
усилием, Дэннис постарался придать своему лицу выражение более или менее
заинтересованного любопытства… и все-таки в глазах Эрни что-то заплясало с
новой силой.
— Он у тебя сползет, — тихо проговорил Дэннис.
— Конечно, сползет, — согласился Эрни, снова заправляя
рубашку в брюки. — Он предназначен только для того, чтобы я не забывал, что мне
можно поднимать, а что — нельзя.
Он улыбнулся Дэннису.
— Если бы сейчас был призыв, то я бы получил освобождение от
армии, — сказал он.
И еще раз Дэннис удержал себя от движения, которое могло
быть интерпретировано как удивление, — вместо него он засунул обе ладони под
верхний матрац постели. При виде пояса для спины, так похожего на бандаж Лебэя,
он почувствовал, что его руки покрылись гусиной кожей.
Глаза Эрни превратились в черную воду, бурлящую под серым
мартовским льдом. В черную воду, в глубине которой продолжался веселый танец,
похожий на извивание и кружение утонувшего человека.
— Слушай, — оживился Эрни. — Мне пора. Надеюсь, ты не думал,
что я останусь здесь на всю ночь?
— Такой уж ты есть, всегда в делах, — проговорил Дэннис. — А
если серьезно, то спасибо, друг. Без тебя у меня был бы довольно мрачный день.
Он уже хотел попрощаться с Эрни, когда ему в голову пришла
одна странная идея. Он постучал пальцем по гипсу на ноге.
— Эрни, распишись, а?
— Но ведь я уже расписывался, разве нет?
— Да, но там уже все стерлось. Распишешься снова?
Эрни пожал плечами.
— Если у тебя есть авторучка. Дэннис дал ему шариковую
ручку, лежавшую в ящике ночного столика. Усмехнувшись, Эрни склонился над
гипсовым слепком, который держался на подвесе в ногах постели, нашел свободное
место между десятками имен и лозунгов, а потом написал: «Дэннису Гилдеру,
самому большому благодетелю в мире от Эрни Каннингейма».
Он похлопал по гипсу, когда закончил работу, и отдал
авторучку Дэннису:
— Так сойдет?
— Да, — сказал Дэннис. — Спасибо, Эрни.
— Счастливого Дня Благодарения.
— Тебе того же самого.
— Ладно.
Он ушел. Немного подождав, Дэннис вызвал сиделку и употребил
все свое обаяние, чтобы упросить ее опустить ногу, на гипсе которой только что
расписался Эрни. На гипсе правой ноги Эрни расписался в тот день, когда Дэннис
очнулся в больнице, — и старая роспись не стерлась — Дэннис тоже солгал, —
просто гипс немного съехал в сторону, отчего его должны были поменять через
несколько дней.
На правой ноге Эрни оставил не послание, а только роспись.
Приложив немало усилий, Дэннис с помощью сиделки сумел расположить обе свои
ноги так, чтобы можно было сличить обе подписи. Хриплым голосом, который
показался чужим ему самому, спросил у сиделки:
— Как по-вашему, они написаны одной рукой?
— Нет, — ответила сиделка. — Я слышала, что подделывают
подписи на чеках, но не на гипсовых слепках. Это шутка?
— Конечно, — произнес Дэннис, чувствуя, как ледяной холод
подступал к его горлу. — Это шутка. — Он еще раз посмотрел на две подписи Эрни
Каннингейма.
