Словно какой-то бог услышал его желание и решил сию же
секунду выполнить его, полицейский торжествующе выкрикнул из багажника:
— Сигареты!
— О'кей, — сказал полицейский, державший ордер на
задержание. — Закрывай багажник. — Он повернулся к Эрни и зачитал ему права,
предоставленные ему законом. — Ты все понял? Не нужно повторять?
— Не нужно, — сказал Эрни.
— Ты хочешь сделать какое-нибудь заявление?
— Нет.
— Садись в машину, сынок. Ты арестован.
«Я арестован», — подумал Эрни, и все происходящее показалось
ему каким-то кошмарным сном, от которого он скоро должен был проснуться.
Арестован. Его повезут в полицейской машине. Люди будут смотреть на него…
Горькие, ребяческие слезы подкатили к его горлу, и он
проглотил их вместе со слюной. Его грудь вздрогнула — один раз, другой.
Полицейский, читавший его права, положил руку ему на плечо, но Эрни резким
движением сбросил ее.
— Не прикасайтесь ко мне!
— Не бойся, сынок. Садись в машину. — сказал полицейский. Он
открыл дверцу патрульной машины и помог Эрни залезть в нее.
Эрни уже не собирался плакать. Вместо этого он думал о
Кристине. Не об отце, не о матери, не о Ли, не о Дэннисе и даже не о Дарнелле —
не об этих жалких говнюках, предавших его.
Он думал о Кристине и хотел думать только о ней одной. Эрни
открыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Как всегда, мысли о Кристине
успокоили его. Через некоторое время он уже был способен сосредоточиться,
подробно вспомнить случившееся и обдумать свое положение.
* * *
Майкл Каннингейм повесил телефонную трубку так медленно и осторожно,
словно та была начинена взрывчаткой. Затем он так же медленно и осторожно
опустился в кресло, стоявшее возле письменного стола с электрической пишущей
машинкой и грудой исторических журналов. За окном завывал холодный ветер.
Теплое утро, растопившее снег на подоконнике, сменилось холодным декабрьским
вечером, и сын Майкла был арестован по обвинению в контрабандных махинациях:
нет мистер Каннингейм, это не марихуана, это сигареты, двести блоков «Винстона»
без штампа об уплате налога.
Сверху доносилось жужжание швейной машинки Регины. Ему нужно
было встать снова, подойти к двери, открыть ее, пройти через холл к лестнице,
подняться по ступенькам, миновать недлинный коридор, переступить порог
маленькой комнатки с цветочными горшками, развешанными по стенам, и, стоя в ней
и чувствуя на себе взгляд Регины (она будет в очках для чтения), сказать ей:
«Регина, полиция штата Нью-Йорк арестовала Эрни».
Майкл понимал: необходимо сделать хоть что-то, но после
первой попытки встать упал обратно в кресло. Сердце в груди стучало быстро и
причиняло боль, отдававшую в висках.
Внезапно его охватило такое смешанное чувство отчаяния и
тоски, что он застонал и замер, обхватив голову руками. К нему разом вернулись
все мысли, передуманные им за последние шесть месяцев. Всего шесть месяцев
назад у него не было причин жаловаться на сына. Теперь тот сидел в тюрьме. Что
случилось с Эрни за прошедшие полгода? Мог ли он, Майкл, что-нибудь исправить?
И знал ли он, что именно должно было быть исправлено? Но с чего все началось?
«Господи…»
Тяжело дыша, он сидел неподвижно и слушал завывание ветра за
окном. Он и Эрни посеяли бурю, которая только что разразилась. А ведь еще
недавно весь их домашний мир казался таким ясным и безоблачным…
«Господи», — снова проговорил он тем слабым, слезливым
голосом, который презирал в себе.
Внезапно ему вспомнилось, как Регина брала с собой
четырехлетнего Эрни, когда ходила на распродажи детских вещей. Регина обычно
шла пешком, а Эрни крутил педали своего маленького трехколесного велосипеда и
повторял: «Мама, мы едем на ласплодажу?» Тогда Эрни почти не расставался со
своим трехколесным чудом, хотя у того были спущены шины и почти облупилась
красная краска на раме и руле. Он с утра до вечера колесил на нем вокруг дома и
даже выезжал на пешеходную дорожку за оградой. Майкл закрыл глаза и увидел Эрни,
катающегося на нем в голубом свитере и коротких штанишках, а потом у него вдруг
что-то случилось с памятью и вместо маленького красного велосипеда он увидел
Кристину, ее красный проржавевший кузов и помутневшие от старости стекла.
Он заскрежетал зубами. В этот момент его можно было принять
за сумасшедшего. Немного подождав и успокоившись, он встал и пошел наверх,
чтобы поговорить с Региной о том, что произошло с их сыном. Он надеялся, что
Регина подскажет, что им делать, — так было всегда: подскажет, и ему станет
легче, хотя он все равно будет знать, что их сын стал кем-то другим.
Глава 40
Приближение бури
Передний край самого свирепого урагана той зимы, рвавшегося
на северо-восток и постепенно захватывавшего всю верхнюю треть Соединенных
Штатов, обрушился на Либертивилл в самый канун Рождества.
«Если не хотите провести Рождество где-нибудь на обочине
между Бедфордом и Карлайслом, то выезжайте из города пораньше или не покидайте
его совсем. Это мой совет», — сказал утром диск-жокей радиостанции УКВ-104 и
начал праздничную музыкальную программу песней «Санта-Клаус идет к нам» в
интерпретации Брюса Спрингстина.
К 11 часам до полудня, когда Дэннис Гилдер наконец-то
покинул городскую больницу Либертивилла (по ее правилам он мог встать на
костыли только на улице, и поэтому Эллани везла его на коляске до самого
выхода), небо сплошь затянули тяжелые серые облака. Дэннис проскакал на
костылях до их семейной машины и ненадолго остановился, чтобы подышать свежим
воздухом. Ему сейчас понравилась бы любая погода.
* * *
К часу дня «вольво», принадлежавший Регине Каннингейм,
подъехал к окраинам небольшого городка, расположенного на девяносто миль
восточнее Либертивилла. К этому времени облака стали еще темнее, а температура
упала на шесть градусов.
Это была идея Эрни, и они решили по старой традиции провести
канун Рождества у тети Вики и дяди Стива, сестры и свояка Регины. Их поездка
была обговорена еще в начале декабря. Она была отменена после того, что Регина
упорно называла «неприятностями Эрни», но тот с начала недели агитировал за
семейный визит к родственникам, а у его матери не было сил сопротивляться. Она
слишком устала в предшествовавшие три дня.
Когда Майкл поднялся к ней наверх и рассказал о телефонном
звонке из полиции, она молча выключила швейную машинку, встала, подошла к
телефону и начала борьбу за выживание — свое, своей семьи и своего сына. На
стоявшего рядом мужа она в первые часы обращала не больше внимания, чем на
предмет обстановки.
