— Маккендлесс, — сказал он.
— Мистер Маккендлесс, меня зовут Дэннис Гилдер. В августе за
счет Легиона хоронили человека по имени и фамилии Ролланд Д. Лебэй…
— Он был вашим другом?
— Нет, просто случайным знакомым, но…
— Тогда я должен вас огорчить, — проговорил Маккендлесс
таким голосом, будто в его горле пересыпали кучу гравия. — Лебэй был не
человеком, а последним сукиным сыном, и Легион не потратил бы даже цента на его
похороны. Он покинул организацию в 1970 году. Если бы он не ушел сам, мы бы
вышвырнули его. Этот человек был самым законченным ублюдком из всех, что
когда-либо жили на свете.
— Вы уверены?
— Да, уверен. Он нарывался на ссору по любому поводу и без
повода, а ссору заканчивал дракой. С этим сукиным сыном нельзя было ни сыграть
в покер, ни выпить. С ним вообще нельзя было иметь никакого дела. Он был просто
бешеным ублюдком, простите за резкость. И… мальчик, а кто ты такой?
Я чуть было не ответил, как Эмили Дикинсон:
«Я никто! А ты кто такой?» — но вовремя сдержался и сказал
лишь:
— Мой друг купил у Лебэя машину незадолго до…
— Черт. Не тот «плимут» 57-го года?
— Ну, если быть точным, то 58-го…
— Да, да, 57-го или 58-го, красно-белый. Только об этой
проклятой штуковине он и заботился. Обращался с ней, как с любимой женщиной. Ты
знаешь, что как раз из-за нее он покинул Легион?
— Нет. — сказал я. — А что случилось?
— Ox, дьявол. Очень старая история, детка. Очень старая
дерьмовая история. Извини, если напрягаю твои уши, но всякий раз, когда я думаю
об этом сукином сыне Лебэе, то не могу сдержаться. У меня до сих пор остались
шрамы на руках. Дядя Сэм отнял у меня три года жизни во время второй мировой, и
я не получил на ней ни одного ранения, побывал во всех боях нашей эскадры. Я и
еще пятьдесят ребят стояли против целой тучи проклятых япошек на Гвадалканале,
и я не получил ни одного шрама. Вокруг меня свистели пули, и у ребят отрывались
руки и головы, но единственный раз я видел собственную кровь тогда, когда
порезался во время бритья. А затем… — Маккендлесс засмеялся. — Моя жена
говорит, что я открываю рот так широко, что однажды упаду в него. Как, ты
говорил, тебя зовут?
— Дэннис Гилдер.
— О'кей, Дэннис. Я напряг твои уши, а ты — мои. Что тебе
нужно?
— Видите ли, мой друг сначала купил эту машину, а потом
починил ее… я бы сказал, что он сделал из нее настоящую выставочную модель.
— Да, как Лебэй, — сказал Маккендлесс, и у меня сразу
пересохло во рту. — Он любил эту проклятую машину, могу сказать, просто
безумно. Он был готов наплевать на свою жену, но на машину… Ты знаешь, что
случилось с его женой?
— Да, — сказал я.
— Он довел ее до этого, — угрюмо проговорил Маккендлесс. — И
я думаю, дочь его тоже не волновала… Прости Дэннис, никогда не мог заставить
себя вовремя заткнуться. Что, ты сказал, тебе нужно?
— Я и мой друг были на похоронах Лебэя, — сказал я, — а
после них представились его брату…
— Совсем другой тип, — прервал меня Маккендлесс. — Школьный
учитель. Из Огайо.
— Верно. Я говорил с ним, и он показался мне вполне
порядочным человеком. Я сказал ему, что темой моей выпускной работы по
английскому будет Эзра Паунд…
— Эзра — кто?
— Паунд.
— А это еще что за задница? Он тоже был на похоронах Лебэя?
— Нет, сэр. Паунд — это поэт.
— Паунд — это кто?
— Поэт. Он умер.
— Ну-ну. — В голосе Маккендлесса послышалась некоторая
недоверчивость.
— Как бы то ни было, Лебэй — Джордж Лебэй — сказал, что
пришлет мне кипу журнальных статей об Эзре Паунде, если они мне понадобятся. Ну
и выяснилось, что я мог бы использовать их, но у меня вылетел из головы его
адрес. Может быть, вы мне поможете найти его?
— Конечно, он должен быть в архиве; мы храним адреса
родственников военнослужащих. Ненавижу этот дерьмовый архив, но моя служба
заканчивается в июле. Давай мне свой адрес, Дэннис, и мы вышлем тебе карточку с
информацией.
Я назвал свой адрес и телефон и извинился за то, что отвлек
его от работы.
— Забудь об этом, парень, — сказал он. — Все равно у нас
сейчас перерыв на этот поганый кофе.
На мгновение мне стало интересно, каким чудом он держался в
самом фешенебельном здании Либертивилла, где располагалась штаб-квартира
Легиона. Я вообразил его показывающим дом какой-нибудь очаровательной леди:
«Вот тут, мэм, чертовски замечательный диванчик, а вон там вы видите проклятый
ящик с экраном, который нам не напрягал уши, когда мы торчали на сраном Гвадалканале
и япошки лезли на нас, как из задницы, потому что вокруг свистели пули и у
ребят отрывались руки и головы».
Я усмехнулся, но его следующие слова заставили меня
насторожиться.
* * *
— Пару раз я ездил в этой машине Лебэя. Мне она всегда не
нравилась. И я бы не сел в нее после того, как его жена… ну, ты знаешь.
— Понимаю, — сказал я, и мне показалось, что мой голос
донесся откуда-то издалека. — Послушайте, а что он сделал, когда покинул
Легион? Вы говорили, это было связано с машиной?
Он засмеялся:
— Но тебя ведь не очень волнует эта старая история, да?
— Нет, она как раз интересует меня. Я же говорил, машину
купил мой друг.
— Ну хорошо, я расскажу. В общем-то вышло все дерьмово. Мы
сами в нее влезли, когда решили подшутить над ним. Но ведь у нас никто
по-настоящему не любил его. Для нас он был чужим, посторонним…
«Как Эрни», — подумал я.
—..и мы порядком выпили, — продолжал Маккендлесс. — Как раз
заканчивалась вечеринка, и Лебэй корчил из себя еще большую задницу, чем
обычно. Мы сидели в баре и видели, что он собирается домой. А когда Лебэй
уходил, то всегда делал это так: прыгал в свой «плимут», давал задний ход, а
потом сразу пускал его в карьер. Эта штука вылетала со стоянки, как ракета, —
назад неслись целые кучи гравия. И вот Сонни Беллерман предложил немного
проучить его, а заодно самим порезвиться. Мы встали за углом дома, так чтобы он
не заметил нас, когда будет садиться в машину. Он всегда называл ее каким-то
женским именем, как если бы женился на этой поганой штуковине.
Он вышел минут десять спустя, пьяный, как свинья, и Сонни
сказал: «Ребята, тихо! Будьте готовы».
