— Да, — сказал я. А потом — клянусь Богом, у меня вырвалось
само собой — добавил:
— Как в офицерском клубе.
— Да, верно! — со смехом ответил Эрни. — Правильно. До
встречи, Дэннис.
— Правильно, — автоматически повторил я. — До встречи.
Я положил трубку, посмотрел на телефон, и неожиданно меня
затрясло от дрожи. Никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда. Позже я
задавал себе вопрос: не мог ли Эрни пропустить мимо ушей мою реплику об
офицерском клубе? — но в тот момент у меня не было сомнений: Лебэй вселился в
Эрни. Мертвый или нет, Лебэй вселился в него.
И Лебэй вытеснил Эрни.
* * *
Отец подвез меня к дому Каннингеймов и помог дойти до двери
— мои костыли не были предназначены для передвижения по обледеневшей и
заметенной снегом дорожке.
Машин, принадлежащих Майклу и Регине, не было видно, но
Кристина стояла возле гаража, покрытая тонким слоем сверкавшей на солнце
изморози. Бросив на нее взгляд, я почувствовал какой-то тупой страх. Мне не
хотелось возвращаться домой на ней — ни сегодня, ни когда-либо еще. Я бы с
радостью сел за руль моего совсем обыкновенного, наспех отштампованного
«Дастера».
Дверь открыл Эрни. Он даже не был похож на себя. Его плечи
ссутулились; движения были замедленны. Я сказал себе, что нахожусь под властью
своих подозрений, и, конечно, понимал, что порядком накрутил себя перед нашей
встречей… и все же я знал, что это было так.
Он был одет во фланелевую сорочку и в джинсы.
— Дэннис! — проговорил он. — Здорово, парень!
— Привет, Эрни, — сказал я.
— Здравствуйте, мистер Гилдер.
— Хеллоу, Эрни. — В знак приветствия мой отец поднял руку. —
Как твои дела?
— В общем-то не очень. Но скоро все переменится. Новый год,
новые силы, старое дерьмо уходит, так ведь?
— Пожалуй, — несколько ошеломленно произнес мой отец. —
Дэннис, ты уверен, что мне не нужно заезжать за тобой?
В ту минуту я больше всего на свете хотел бы вернуться домой
на машине отца, но на меня внимательно смотрел улыбающийся Эрни.
— Нет, Эрни отвезет меня… если его развалюха тронется с
места.
— Ой, поосторожнее, Дэннис, — сказал Эрни. — Она у меня
девочка чувствительная.
— Чувствительная девочка, говоришь?
— Да, чувствительная, — улыбаясь, ответил Эрни.
Я повернул голову и воскликнул:
— Прости меня, Кристина!
— Так-то лучше.
Наступило молчание. Отец и я поедали глазами невысокую
лестницу, которая вела на кухню. Затем отец проговорил:
— О'кей, ладно. Только не пейте слишком много, ребята. Эрни,
позвони мне, если почувствуешь, что тебе лучше не садиться за руль.
Он пошел к машине. Я смотрел ему вслед и чувствовал, как
костыли все сильнее врезаются мне в подмышки. Когда он сел в машину и вырулил
на дорогу, мне стало немного легче.
* * *
Я отряхнул снег с костылей и проковылял на кухню
Каннингеймов. Ее пол был покрыт гладким пластиком.
— Ты ловко управляешься со своими штуковинами, — проговорил
Эрни, наблюдавший за моими осторожными движениями. Затем он достал из кармана
сигару, откусил один из кончиков и закурил.
— Поскорей бы забыть это искусство, — сказал я. — Когда ты
начал курить сигары?
— Когда работал у Дарнелла, — ответил он. — Я не курю в
присутствии моей матери. От табачного дыма она впадает в истерику.
Он обращался с сигарой не как подросток, а как курильщик с
двадцатилетним стажем.
— Сейчас пожарю кукурузные хлопья, — добавил он. — Ты как,
не откажешься?
— Конечно, нет. У тебя есть пиво?
— Три упаковки в холодильнике и еще две в комнате.
— Великолепно. — Я с вытянутой левой ногой осторожно уселся
за кухонный стол. — А где твои родители?
— Пошли на новогоднюю вечеринку к Фассенбахам. Когда тебе
снимут гипс?
— В лучшем случае — в конце января. Он вылил в глубокую
сковороду чуть ли не полбутылки оливкового масла и поставил сковороду на плиту.
Затем пошел к холодильнику. Достал упаковку с шестью банками пива, две из
которых открыл, и одну протянул мне. Я взял. Он взял свою.
— Тост, — сказал Эрни. — Чтобы в 1979 году сдохли все
говнюки на свете.
Я медленно поставил банку:
— Эрни, я не стану пить за это.
В его серых глазах сверкнули маленькие искорки злобы.
Вспыхнули — и тут же погасли.
— Ну, за что же ты станешь пить?
— Может, за колледж?
Он молча посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не был в
хорошем настроении, как мне показалось сначала.
— Так и знал, что она задурила тебе мозги. Моя мать — это
женщина, которая сделает любую пакость, чтобы добиться своего. Ты же знаешь,
Дэннис. Она самому дьяволу поцелует задницу, если ей будет нужно.
Я отодвинул банку от себя.
— Ну, она не целовала мою задницу. Просто сказала, что ты не
готовишься к поступлению и что она волнуется за тебя.
— Это мое дело, — сказал Эрни. Его губы скривились, лицо
стало неописуемо уродливым. — Я буду делать то, что хочу.
— А поступать в колледж ты не хочешь, да?
— Нет, я поступлю. Но только в свое время. Так и скажи ей,
если она спросит. В свое время. Не в этом году. Если она думает, что я
собираюсь летом поступать в университет и там она будет ходить за мной по
пятам, то она выжила из ума.
— Что же ты собираешься делать?
— Уехать отсюда, — сказал он. — Сяду в Кристину и уберусь из
этого паршивого городка. Тебе ясно?
Он повысил голос, а я почувствовал, что на меня накатывает
новая волна ужаса. Я был беспомощен перед этим человеческим страхом и только
надеялся, что он не проступал на моем лице. Потому что теперь это был не просто
голос Лебэя; теперь это было даже лицо Лебэя, выпиравшее из-под маски, которая
еще не успела затвердеть на покойнике.
— Здесь слишком много дерьма, и я думаю, что этот проклятый
Дженкинс все еще следит за мной, хотя ему следовало бы почаще оглядываться
назад…
