Мать сидела у камина. Подойдя к ней сзади, он поцеловал ее в щеку и, обняв, вручил подарки.
Обернувшись, она просияла.
— Я почувствовала запах твоего одеколона, мой дорогой, так что не стоило ко мне подкрадываться. Но все равно я обожаю сюрпризы. Хорошо, что ты сегодня приехал, — Положив цветы на колени, мать с улыбкой взглянула на прекрасную спелую грушу. — Этот Тиммс — просто чудо! Он всегда обо мне помнит.
— И всегда заставляет передавать вам какой-нибудь новый сорт груши, — усевшись напротив матери, сказал Дермотт. — Кажется, он говорил, что вот эта — из Персии.
— Разве мы там не были?
— Вы опять думаете о своем отце.
— Разве мы не были там с ним?
Дед Дермотта умер еще до его рождения, а путешествовал он еще тогда, когда не родилась его дочь.
— Он вам об этом рассказывал, и теперь вы вспоминаете его рассказы.
— Ты уверен?
— Ну, может, не совсем, — с улыбкой ответил сын. — Расскажите мне, что помните.
— Я помню руины дворца Дария и помню базары с их прекрасными ароматами и яркими красками.
В последние годы своего замужества мать Дермотта жила только прошлым — даже когда ее муж умер, она не смогла полностью оправиться от пережитых невзгод. В своем странном мире она, очевидно, чувствовала себя в безопасности.
— Этот дворец, по-моему, считался одним из чудес света, — сказал Дермотт. — Наверное, он и сейчас выглядит весьма внушительно?
— Особенно на рассвете. — Мать улыбнулась. — Больше всего мне нравилось смотреть на него на рассвете. У тебя ведь есть прекрасный конь по кличке Рассвет, не так ли? А как поживают твои серые?
Она всегда понимала, что Дермотт — ее сын. В ее странной реальности он являлся единственной ниточкой, прочно связывающей ее с настоящей жизнью.
— Серые набираются сил на пастбище, а Рассвет в прошлом месяце победил в Донкастере.
— Ты выиграл крупную сумму?
— Приличную. Достаточную для того, чтобы купить несколько новых бриллиантов, если пожелаете.
— Ну что ты, зачем мне бриллианты?! У меня есть все, что мне нужно. Ты лучше купи бриллианты какой-нибудь молодой особе. Ты ведь еще не женат?
Вернувшись в Англию, Дермотт рассказал матери о смерти своей жены и сына, но она ничего не знала об Индии, поэтому рассказ сына так и не отложился в ее памяти, в отличие от Персии, о которой она так много слышала в детстве.
— Нет, я не женат, — ответил Дермотт.
— Но ведь есть леди, которая для тебя кое-что значит? — В голосе матери зазвучали игривые нотки, а в голубых глазах появилось любопытство.
— Возможно, — пробормотал граф, невольно удивляясь своим словам.
— Тогда расскажи мне о ней. Привези ее сюда. Ты ведь знаешь, как я люблю тех, кого ты любишь.
— Пожалуй, до этого еще не дошло, мама. Но она мне очень нравится.
— Тогда она обязательно понравится и мне. Она ездит верхом?
В молодости мать Дермотта была страстной любительницей верховой езды.
— Не уверен. Она ведь из Сити.
— Из Сити? О Боже! Тогда она наверняка очень богата.
— Думаю, так оно и есть.
— Впрочем, сейчас нам не нужны ее деньги, не правда ли, дорогой? Так что ты можешь любить ее просто так. Это будет прекрасно! Не то что все эти браки по расчету. — Мать внезапно погрустнела, глаза ее погасли.
— У нее голубые глаза, как у вас, маман, — тотчас же заговорил Дермотт. — И прекрасные золотистые волосы — как у сказочной феи. В первый раз я даже принял ее за фею.
Лицо матери сразу просветлело.
— За сказочную фею? О, я обожаю сказки. Неужели она выглядит как королева Титания в пьесе «Сон в летнюю ночь»?
— Гораздо лучше.
Мать просияла:
— Тогда тебе очень повезло, дорогой. Скорее привози ее ко мне.
— Я должен сначала спросить, согласна ли она.
— Да-да, конечно. Скажи ей, что у тебя лучшие скаковые лошади в Глостершире, и она обязательно приедет. Даже девушки из Сити любят лошадей. — Мать Дермотта была совершенно убеждена в том, что все на свете обожают лошадей.
— Я непременно скажу ей об этом, маман.
До самого Лондона эта мысль не выходила у него из головы, хотя до сих пор Дермотт никогда не приглашал к себе в поместье ни одну женщину. Но на сей раз — граф и сам не знал почему — ему захотелось познакомить мисс Лесли со своей матерью. Может, он просто вспомнил лучшие времена, а возможно, никакого объяснения этому желанию просто не было — мало ли загадок в подлинном мире?
Ощущения, которые сейчас испытывал Дермотт, было трудно выразить словами, тем более что он слишком долго ограничивался исключительно скоротечными удовольствиями и теперь сомневался, сможет ли вообще распознать реальное чувство. Но в одном Дермотт был уверен: свою первую ночь с мисс Лесли он не захочет провести в борделе.
Кроме плотского влечения, он испытывал еще нечто большее, но что именно?
Впервые после смерти Дамаянти он с нетерпением ждал встречи с женщиной. «Впрочем, — предупредил себя Дермотт, — не следует возлагать слишком большие надежды на молодую леди, собиравшуюся хладнокровно расстаться с девственностью только затем, чтобы сохранить свое состояние».
Возможно, толковый юрист мог бы с не меньшим успехом достичь точно такого же результата.
По идее она должна быть холодной и расчетливой, но обладающая подобными качествами молодая особа совсем не походила на ту краснеющую молодую девушку, которую он встретил у Молли.
Впрочем, женщины прекрасно умеют притворяться — об этом граф знал по собственному опыту.
«Что ж, время покажет», — рассудил Дермотт. И если единственным результатом его связи с мисс Лесли будет удовлетворенная похоть, то так тому и быть. Тем не менее по прибытии в Лондон от тотчас же направил Молли записку. Мисс Лесли приглашалась к семи часам в Батерст-Хаус — лондонский дом Батерстов.
Прочитав записку, Молли весьма удивилась, однако сумела скрыть свое удивление.
— Очевидно, в собственном доме он чувствует себя уютнее, — держа в руках послание Дермотта, сообщила она Изабелле, хотя обе прекрасно знали, что в заведении миссис Крокер он проводит большую часть времени.
— Да, конечно, — кивнула Изабелла. По мере приближения роковой даты ее волнение все возрастало. А вся последняя неделя прошла в лихорадочной активности — ее с такой тщательностью купали, массировали и умащали благовониями, словно собирались отправить в гарем к турецкому султану.
— Вряд ли я смогу научить вас чему-то еще, — заметила Молли.
— Вы были очень добры ко мне, миссис Крокер. — Изабелла захлопнула книгу, которую весь последний час добросовестно пыталась читать.
