— Правительство уже готовится бежать из Парижа, Франция в состоянии хаоса, а ты все-таки хочешь ехать?
— Я должна.
Воцарилось напряженное молчание.
— Давай заключим сделку, — предложил Симон.
«Все, что угодно, — хотелось сказать ей, — лишь бы я смогла удержать тебя». Однако она понимала ограниченность их возможностей.
— Слушаю тебя, — тихо сказала Жоржи.
— Обещай взять с собой охрану. Я найду достаточное количество французских солдат, чтобы защитить твое имущество. Но как только ты удостоверишься, что твои имения в безопасности, ты должна приехать ко мне в Брюссель.
Это не было ни приказом, ни требованием. А главная радость заключалась в том, что она сможет увидеть его снова.
— Ты сделаешь это?
Она кивнула.
Симон улыбнулся впервые с того момента, как увидел на подъездной дорожке ее карету.
— Дай мне один час, чтобы собрать для тебя охрану. Я поговорю с Талейраном. А после этого у нас будет целый вечер.
Он не сказал, что это их последняя ночь, однако они оба это понимали.
— Позволь мне пойти с тобой. — Ей не хотелось ни на минуту с ним расставаться.
— Будь вежлива с Талейраном, — призвал он.
— Ты должен встретиться с ним? Он страшно беспринципен.
— Он знает, как все нужно делать.
— Дипломатия — искусство возможного, — пробормотала Жоржи с легкой гримасой.
— И еще искусство того, как представить quid pro quo
[1]
. Он хочет встретиться со мной, чтобы обговорить, как ему сохранить должность министра.
Талейран являл собой воплощенную любезность. Умный, с изысканными светскими манерами, поклонник красивых женщин, он рассыпался в любезностях перед Жоржи. Он незамедлительно гарантировал ей людей для охраны. И пока Симон обсуждал с французским министром вопрос о характере вооруженных сил в Бельгии, Эмилия пригласила Жоржи в гостиную на чашку чая.
— Глупо, что ты едешь во Францию, — без обиняков заявила она.
— Я буду под защитой и не задержусь там надолго, — сказала Жоржи. — А ты тоже едешь с Талейраном в Брюссель?
— Не сразу. Конгресс продлится еще две недели. Будь осторожна Жоржи. За роялистами сейчас развернулась настоящая охота во Франции.
— Я придерживаюсь нейтральных взглядов.
— Ты храбрее меня, дорогая.
— Ты не потеряла столько, сколько потеряла я во время революции. Вероятно, поэтому мне не столь безразлично, с чем я останусь в будущем. А Симон отправляется на войну, — негромко добавила она. — И. меня это пугает гораздо больше.
— Но затем ты последуешь за ним в Брюссель.
Жоржи кивнула:
— Надеюсь, что скоро.
— Буду молиться за вас обоих, — сказала Эмилия. — Но Талейрану об этом не скажу. Он самый большой безбожник из всех живущих на земле.
В этот вечер время летело с ураганной скоростью. Наконец Симон посмотрел на часы и отдал приказание своему ординарцу разбудить его в пять часов.
— Никогда я не чувствовал себя таким несчастным, — пробормотал он, гладя волосы Жоржи. — Я бы так хотел, чтобы ты поехала со мной.
— Ты же знаешь, что я не могу, по крайней мере пока что.
Он вздохнул:
— Этот чертов Наполеон ломает мою жизнь.
— Твою любовную жизнь, — деликатно поправила она, не желая попадать в зависимость, пока никто из них еще не принял окончательного решения.
— Мою жизнь, дорогая, — решительно возразил Симон, — и если бы ты не вела себя столь непреклонно, мы бы уже были женаты.
— Может быть, будет заключен мир, ты ведь этого не знаешь. А твоя семья может отречься от тебя из-за того, что ты женился так легкомысленно…
— Очень неубедительные отговорки, дорогая, — не дослушав, перебил ее Симон. — Мир сейчас вряд ли возможен, а моя семья может катиться ко всем чертям, если им не нравится то, что я делаю. — Однако он понимал осмотрительность Жоржи в отношении женитьбы. Талейран просветил его, рассказав о бывшем муже Жоржи. Этот человек заслуживал того, чтобы его расстреляли. К счастью для него, он умер. — Брюссель через месяц будет вполне подходящим местом для нашей свадьбы, — весело заявил он и с улыбкой добавил: — Я составлю список гостей, — Не надо, дорогой, давай не будем говорить о… ну, ты знаешь, — пробормотала она, — пока все не определится. Дело ведь не в том, что я не люблю тебя. Ты меня понимаешь, правда же?
Ее неуверенность и опасения были ему понятны, и у него возникло желание поднять этого негодяя Ренье из гроба и застрелить.
— Я знаю. — Симон прижал Жоржи к себе, словно пытаясь защитить ее от воспоминаний. — Ты ведь тоже знаешь, что я люблю тебя больше жизни.
— Не надо так говорить. Не надо говорить о смерти, или о войне, или еще о каком-либо страшном исходе, прошу тебя, Симон. Я не мыслю жизни без тебя.
— Стало быть, я увижу тебя в Брюсселе через месяц.
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:
— Спасибо. Я тебя безгранично люблю.
— А как ты меня любишь? — зашептал он. И опустился над ней, опираясь на локти и наклонив голову, чтобы поцеловать ее в губы.
— Здесь слова бессильны. При мысли о тебе я начинаю, улыбаться и могу улыбаться тысячу раз в день.
— Всего лишь тысячу? — поддразнил ее Симон.
— О других мужчинах я вообще никогда не думала.
— Я счастлив это слышать, — шепотом сказал он, поглаживая пальцем шелковистую кожу на ее шее. — И люблю тебя очень-очень…
— Я тоже очень-очень, — горячо и как-то по-детски проговорила Жоржи. — Вена навсегда останется в моей памяти.
— Йоркшир тебе тоже понравится, — заявил Симон. — Там мы будем растить и воспитывать наших детей — по крайней мере какое-то время, — добавил он жизнерадостно.
— Ты не спрашивал меня, хочу ли я детей, — нарочито игривым тоном заметила она.
— Мне и не нужно спрашивать. Я видел, как ты расстроилась, когда пришли месячные. Ты хочешь ребенка.
Она вскинула бровь.
— Ты сейчас выступаешь моим исповедником?
— Нет, я лишь наблюдатель. Ты с такой нежностью смотришь на каждого ребенка.
— Спасибо в таком случае на добром слове.
Он усмехнулся:
— Может, мы сделаем еще попытку до Брюсселя?
— Ты спрашиваешь меня?
Его темные глаза находились всего лишь в нескольких дюймах от ее лица, могучее тело нависло над ней, искушая своей близостью, лобком она ощущала его возбуждение.
