— Вы же детьми тогда были, — сказал Томми, — а дети, как
известно, не ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то
боль. У них нет сострадания. Понимаешь?
Сью поняла, но эти его слова вызвали у нее новую мысль, и ей
захотелось обязательно высказаться, поделиться, потому что мысль казалась
чрезвычайно важной, огромной, даже по сравнению со случаем в душевой — как
огромное небо и гора под ним.
— Но ведь почти никто так и не осознает, что действительно
делает кому-то больно. Люди не становятся лучше — только умнее. Они не
перестают отрывать мухам крылышки, а лишь придумывают себе гораздо более
убедительные оправдания. Многие говорят, что им жаль Кэрри Уайт — в основном,
девчонки, и это уже совсем смешно — но никто из них не понимает, каково это —
быть на ее месте каждый день, каждую секунду. Да им в общем-то и наплевать.
— А тебе?
— Я не знаю, — всхлипнула она. — Но кто-то же должен хотя бы
попытаться сделать что-то всерьез… что-то значимое.
— Ладно. Я ее приглашу.
— Правда? — Вопрос был задан высоким, удивленным голосом:
она не рассчитывала, что он и в самом деле согласится.
— Да. Но я думаю, она откажется. Ты явно переоцениваешь мои
внешние данные. И насчет популярности — все это чушь. У тебя просто пунктик на
эту тему.
— Спасибо, — сказала она. Сказала каким-то странным тоном,
словно благодарила инквизитора за пытку.
— Я тебя люблю, — ответил Томми.
Сью удивленно подняла глаза. Он сказал это ей впервые.
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 6):
Многих людей — в основном, мужчин — совсем не удивляет, что
я попросила Томми пригласить Кэрри на выпускной бал. Их удивляет однако, что он
согласился — очевидно, мужчины в большинстве своем не склонны ждать от своего
пола проявлений альтруизма.
Томми пригласил ее, потому что любил меня и потому что я так
хотела. «Почему это вы так решили?» — может спросить какой-нибудь скептик, и я
отвечу: «Потому что он мне об этом сказал». Если бы вы знали его, этого было бы
вполне достаточно…
Томми решился на разговор в четверг, после ленча, и
обнаружил, что волнуется, как маленький мальчишка, которого впервые пригласили
в гости, где будет много незнакомых людей.
Кэрри сидела на пятом уроке сзади, в четырех рядах от него,
и, когда урок закончился, он двинулся к ней, пробиваясь сквозь поток рвущихся к
выходу одноклассников. Мистер Стивенс, высокий мужчина с первыми признаками
брюшка, сидя за учительским столом, неторопливо собирал в потрепанный
коричневый кейс свои бумаги.
— Кэрри?
— А?
Оторвавшись от книги, она испуганно взглянула на него снизу
вверх, словно ожидала удара. День был облачный, и свет флуоресцентных ламп,
прилепившихся под потолком, совсем не красил ее и без того бледное лицо. Но
Томми впервые заметил (потому что впервые посмотрел на нее по-настоящему), что
она вовсе не отвратительна. Скорее круглое, нежели овальное лицо, и глаза такие
темные, что казалось, они отбрасывали вокруг похожие на синяки тени. Волосы,
можно сказать, темные, пожалуй, немного жесткие, стянутые в пучок, который ей
совсем не шел. Губы полные, сочные. Ровные белые зубы. О фигуре, по большей
части, судить было трудно. Мешковатый свитер скрывал грудь, лишь намекая, что
она и в самом деле есть. Юбка — цветастая, но все равно ужасная: чуть не до
лодыжек (ну прямо 1958 год), где она заканчивалась грубым неровным рубцом.
Сильные, округлые и симпатичные икры — попытка скрыть их грубыми гольфами
производила странное впечатление, но себя не оправдывала.
Она смотрела на него чуть испуганно, чуть еще как-то, и Томми
почти не сомневался, что такое это «еще как-то». Сью была права, и у него
промелькнула мысль: хорошо ли он делает, или наоборот будет только хуже?
— Если ты еще не приглашена на выпускной бал, можно мне тебя
пригласить?
Кэрри заморгала, и тут произошло нечто странное. Заняло это,
может быть, долю секунды, но впоследствии Томми без всякого труда вспомнил свои
ощущения, как бывает с яркими снами или накатами дежа вю. Голова поплыла,
словно он уже не управлял своим телом — отвратительное чувство беспомощности,
напоминающее состояние, когда выпьешь слишком много и тебя вот— вот стошнит.
А затем все прошло.
— Что?.. Как?..
По крайней мере, она не рассердилась. Томми ожидал вспышки
ярости, за которой последуют слезы и отказ. Но Кэрри не сердилась. Похоже, она
просто не поняла еще, о чем он спросил. В аудитории никого, кроме них, не было:
один класс уже ушел, о новый еще не появился.
— Выпускной бал, — повторил Томми немного растерянно. — В
следующую пятницу. Я понимаю, времени осталось не так много…
— Мне не нравится, когда надо мной подшучивают, — тихо
произнесла Кэрри, роняя голову. Секунду она стояла не двигаясь, затем обошла
его и направилась к выходу. Остановилась, повернулась к нему, и тут наконец
Томми разглядел в ней и гордость, и какое-то даже величие — нечто, осознал он,
столь для нее естественное, что Кэрри, возможно, и сама этого не понимала. — Вы
что, все думаете, надо мной можно издеваться бесконечно? Я ведь знаю, с кем ты
ходишь.
— Я хожу только с теми, с кем хочу, — терпеливо сказал Томми.
— И я приглашаю тебя, потому что хочу тебя пригласить.
Он вдруг понял, что так оно и есть. Если для Сью это был
жест раскаяния, то лишь через вторые руки, его.
Класс начал заполняться, и кое-кто поглядывал на них с
любопытством. Дейл Уллман прошептал что-то другому парню, которого Томми не
знал, и те оба захихикали.
— Пойдем отсюда, — сказал Томми, и они вышли в коридор. По
дороге к четвертой аудитории — хотя Томми нужно было в противоположную сторону
— они шли рядом, и Кэрри тихо, едва слышно, произнесла:
— Я бы очень хотела пойти. Очень.
Томми догадался, что это еще не согласие, и его снова
одолели сомнения. Тем не менее, лед тронулся.
— Так в чем же дело? Все будет в порядке. Это от нас
зависит.
— Нет, — произнесла она, и в это краткое мгновение тревожной
задумчивости ее можно было даже назвать красивой. — Будет кошмар.
— У меня еще нет билетов, — сказал Томми, словно не слышал
ее слов. — Сегодня их продают последний день.
— Эй, Томми, ты идешь совсем в другую сторону! — крикнул на
бегу Брент Джиллиан.
Кэрри остановилась.
— Опоздаешь.
— Ты пойдешь со мной на бал?
