— Я… — начала было она.
Музыка в зале пошла в разнобой и стихла. Кто-то не обращая
внимания, продолжал тянуть гимн, но спустя несколько секунд все замолчали.
Наступила тишина, потом кто-то пронзительно взвизгнул, и снова ни звука.
Билли и Крис глядели в темноте друг на друга, оцепенев от
содеянного — уже не планы, не слова, теперь все уже сделано. Воздух в легких,
казалось, застыл, как стекло.
А затем из зала донесся нарастающий смех.
Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого, и
ощущение тревоги становилось все сильнее и сильнее. Сью стояла у газовой плиты,
выжидая, когда закипит молоко, чтобы высыпать туда растворимый кофе. Она уже
дважды собиралась пойти к себе наверх и переодеться в ночную рубашку и дважды
почему-то останавливалась и подходила к кухонному окну с видом на холм Брикъярд
и изгиб шоссе номер шесть, что вело к центру города.
Когда на крыше мэрии на Мэн-стрит вдруг панически завыла
сирена, Сью даже не повернулась сразу к окну, а сначала выключила огонь под
кастрюлькой, чтобы не убежало молоко.
Сирена на здании мэрии коротко взвизгивала каждый день ровно
в двенадцать часов, но это все, если не считать сигналов сбора добровольной
пожарной дружины, когда в сухой сезон, в августе и сентябре, загоралась вокруг
города трава. Сигнал тревоги означал что-то серьезное, и в пустом доме
завывание сирены казалось особенно жутким и угрожающим.
Сью медленно подошла к окну. Вой сирены то поднимался, то
падал, снова и снова. Где-то вдали запели, как на свадьбе, автомобильные гудки.
Из темного прямоугольника окна на нее взглянуло собственное отражение —
огромные глаза, губы полураскрыты, — но спустя несколько секунд стекло
запотело.
Неожиданно всплыло полузабытое воспоминание. Еще детьми, в
начальной школе, они тренировались на случай воздушной тревоги. Учительница хлопала
в ладоши и говорила «Воет городская сирена», после чего полагалось лезть под
стол и ждать, закрыв голову руками, когда она даст отбой или когда вражеские
ракеты разнесут тебя на мелкие клочья. И теперь слова учительницы прозвучали у
нее в голове ясно и чисто, будто все эти годы они как в гербарии
(воет городская сирена)
хранились в аккуратном полиэтиленовом пакетике.
Самой школы не было видно, но далеко внизу, слева, где
располагалась очерченная уличными лампами школьная автостоянка, светилась
искорка, словно Господь чиркнул там своим огнивом.
(там же баки с мазутом для котельной)
Искорка помигала, затем вспыхнула ярким оранжевым факелом.
Теперь уже школу стало видно — школа горела.
Сью бросилась к шкафу за плащом или курткой, но тут весь дом
вздрогнул от первого раскатистого взрыва, и в мамином буфете жалобно звякнули
чашки.
Норма Уотсон. «Мы пережили черный выпускной бал»
(опубликовано в августе 1980 в журнале «Ридерс Дайджест» под рубрикой «Драма в
реальной жизни»):
…и все случилось так неожиданно, что никто на самом деле
даже не понял, в чем дело. Мы все стояли, хлопали и пели школьный гимн. А затем
— я как раз стояла у преподавательского стола и смотрела на сцену — в ярком
свете софитов мелькнуло что-то блестящее, металлическое. Рядом со мной была
Тина Блейк и Сандра Джейкс, и я думаю, они тоже это видели.
В воздухе вдруг расплескалось что-то красное. По
венецианскому панно поползли густые потеки. Я почему-то сразу поняла, что это
кровь, еще до того, как она пролилась на сцену. Стелла Хоран подумала сначала,
что это краска, но у меня как будто предчувствие возникло — как в тот раз,
когда моего брата сбил грузовик с сеном.
И Томми, и Кэрри облило с головы до ног, но ей досталось
больше — будто ее взяли и макнули в ведро с краской. Она продолжала сидеть
совершенно неподвижно. Группе, что стояла ближе к ним — «Джози-энд-Мунглос», —
тоже перепало: брызги летели во все стороны. У лидер-гитариста была белая
гитара, и она вся оказалась в красных каплях.
Я сказала: «Боже, это же кровь!», и тут Тина завизжала —
очень громко, на весь зал.
Все наконец перестали петь, и наступила тишина. Я сама даже
с места не могла сдвинуться, стояла словно прикованная. Взглянула вверх, а там
— два ведра, крутятся над тронами на веревке и колотятся друг об друга. С них
все еще капала кровь. И вдруг они упали вниз, а следом веревка. Одно ударило
Томми по голове, и звук получился громкий, пустой — словно гонг.
Кто— то засмеялся. Я не знаю, кто, но смеялись совсем не от
того, что вышло весело или забавно, нет. Грубый, истерический, жуткий смех.
И в этот момент Кэрри открыла глаза.
Вот тут-то все и расхохотались. Я тоже. Боже, это… это было
просто дико.
В детстве у меня была диснеевская книжка «Песня юга», и в
ней сказка дядюшки Римуса про чумазейку. На картинке чумазейка сидела посреди
дороги — один к одному негритенок: лицо черное-черное и огромные белые глаза.
Так вот Кэрри открыла глаза, получилось то же самое: только глаза белые, а все
остальное — густого красного цвета, да еще свет горел так ярко, что они
казались просто стеклянными — ну прямо как этот комик, Эдди Кантор, когда он
глаза вытаращит.
От этого-то все и засмеялись. Удержаться было невозможно.
Тут либо дашь себе волю и расхохочешься, либо просто свихнешься, а над Кэрри
привычно смеялись уже много лет. В тот вечер мы все чувствовали себя частью
чего-то особенного, словно она на наших глазах воссоединилась со всем
нормальным человечеством, за что лично я только благодарила Бога. И вдруг это.
Этот кошмар.
Нам просто ничего не оставалось. Или смейся, или плачь — но
кто за все эти годы хоть раз пожалел Кэрри?
Она, не шевелясь, глядела в зал, а смех становился все
сильней, все громче. Люди чуть не падали на пол, держась за животы, и
показывали на Кэрри пальцами. Только Томми на нее не смотрел. Он сидел в
кресле, повалившись на бок, будто уснул. Однако сразу никто даже не понял, в
чем дело: он и так был весь в крови.
А затем, в одно мгновение, лицо Кэрри словно… словно
надломилось — не знаю, как еще это описать. Она закрыла лицо руками и встала.
Ее качало, она споткнулась, и едва не упала — тут все засмеялись пуще прежнего.
Потом Кэрри… ну в общем, спрыгнула со сцены — как будто большая красная лягушка
нырнула в воду со своего листа лилии. Она снова чуть не свалилась, но
удержалась-таки на ногах.
Мисс Дежардин бросилась к ней, вытянув вперед руки, и она-то
уже не смеялась. Но ни с того ни с сего ее вдруг повело в сторону и швырнуло об
стену у края сцены. Очень странно все это получилось. Она не споткнулась, нет —
выглядело это так, словно ее сильно толкнули, но там никого не было.
