О. Короче, Плесси запер меня где-то без четверти два в ночь
на пятницу, и я тут же завалился спать. Можно сказать, отрубился. Проснулся
около четырех на следующий день, проглотил три «Алка-Зельцера» и снова уснул.
Есть у меня такая способность — я могу дрыхнуть, пока не пройдет похмелье.
Большой Отис всегда говорил, что мне надо бы узнать, как у меня это получается,
и запатентовать. Говорил, я могу стать спасителем человечества.
В. Безусловно, мистер Квиллан. Однако когда вы проснулись во
второй раз?
О. Уже после десяти вечера в пятницу. Я здорово к тому
времени проголодался и решил пойти чего-нибудь перехватить.
В. Вас оставили одного в незапертой камере?
О. Конечно. Мне, когда я трезвый, цены нет. Один раз, помню…
В. Расскажите, пожалуйста, комиссии о том, что случилось,
когда вы покинули камеру.
О. Сирена пожарная завыла, вот что. Меня чуть кондрашка не
хватила: я этой сирены по ночам не слышал, считай, с тех пор как Вьетнамская
война кончилась. Я рванул наверх, а там никого из этих сукиных детей нет. Ну,
думаю, Плесси теперь достанется. Там всегда кто-то должен быть: вдруг кто
позвонит. В общем, я подошел к окну и выглянул на улицу.
В. Из этого окна видно здание школы?
О. Угу. Там все носились кругами и орали. И тут я увидел
Кэрри Уайт.
В. Вы видели ее раньше?
О. Не-е.
В. Тогда откуда вы узнали, что это она?
О. Трудно сказать…
В. Вы ее хорошо видели?
О. Она стояла под лампой у пожарного гидранта на углу Мэн и
Спринг.
В. И что произошло?
О. Боже… У него верхняя часть просто взорвалась и
разлетелась в разные стороны. Влево, вправо и прямо на небеса.
В. Во сколько произошла эта… м-м-м… поломка?
О. Минут двадцать одиннадцатого. Не позже.
В. А потом?
О. Потом она пошла вниз по улице и выглядела она, я вам
скажу, жутко. На ней было вроде как бальное платье — во всяком случае, что от
него осталось — но она вся вымокла и перепачкалась в крови. Будто только-только
вылезла из опрокинувшейся машины. Но она улыбалась. Я такой жуткой улыбки в
жизни не видел. Как череп прямо… Она все время смотрела на свои руки, вытирала
их о платье, чтобы стереть кровь, и думала, что никогда не ототрет, но зальет
весь город кровью и заставит их заплатить за все. Жуть, в общем.
В. Откуда вам известно, что она думала?
О. Не знаю. Я не могу объяснить.
В. В оставшееся время я прошу вас говорить только о том, что
вы видели, мистер Квиллан.
О. О’кей. На углу Грасс-плаза тоже стоял гидрант, и он тоже
разлетелся вдребезги. Этот я видел даже лучше, чем первый. Там есть такие
большие муфты по бокам — так вот они сами отвинтились. И я видел, как это
произошло. А затем гидрант взорвался, как и первый. Кэрри была просто
счастлива. Она все время бормотала про себя, мол, будет им дождичек, будет…
Виноват. Потом появились пожарные машины, и я потерял ее из вида. Одна из машин
подъехала к школе, пожарники бросились к гидранту, но тут же поняли, что воды
нет. Шеф Бертон заорал на них, и тут школа взлетела на воздух. Боже
милостивый!..
В. Вы вышли из полицейского участка?
О. Угу. Хотел найти Плесси, сказать ему про эту чокнутую
деваху и гидранты. Потом я глянул на заправочную станцию Тедди, и у меня внутри
все аж похолодело: все шесть насосов работали, а шланги валялись рядом. Сам
Тедди Дачемп помер еще в 68-м, упокой, господи, его душу, но его сын, как и
раньше, всегда запирал эти насосы на ночь. Но все шесть навесных замков были
сбиты, шланги валялись на асфальте, и бензин хлестал прямо на дорогу. Боже, я
когда это увидел, чуть не рехнулся. И тут вдруг смотрю, бежит какой-то тип с
зажженной сигаретой.
В. И что вы сделали?
О. Я на него заорал. Что-то вроде: «Эй! Куда тебя несет с
сигаретой? Там же бензин!» Но он меня так и не услышал. Со всеми этими
пожарными сиренами и машинами, что сталкивались на улице, ничего удивительного.
Я увидел, что он собирается бросить окурок, и нырнул обратно за дверь.
В. Что было потом?
О. Потом? Потом в Чемберлене начался ад…
Когда упали ведра, она сначала услышала громкий
металлический лязг, пробившийся сквозь музыку, а затем ее окатило чем-то
холодным и липким. Кэрри инстинктивно закрыла глаза. Рядом раздался короткий
вскрик, и какой-то частью сознания, пробудившейся совсем недавно, она
почувствовала резкую боль.
(томми)
Музыка пошла вразнобой и стихла. Лишь несколько голосов
зависли в воздухе, словно оборванные струны, и в это короткое леденящее
мгновение, заполняя пустоту между самим событием и пониманием того, что произошло,
отчетливо, будто глас Господа, прозвучали чьи-то слова:
— Боже, это же кровь.
Секунду спустя, как бы подтверждая эту жуткую истину и не
оставляя никаких сомнений, послышался громкий истеричный визг.
Кэрри сидела с закрытыми глазами, чувствуя как растет и
ширится у нее в душе черная опухоль ужаса. Мама все-таки была права. Они опять
разыграли ее, опять подстроили гадость. Весь этот кошмар, казалось бы, должен
был тянуться бесконечно и монотонно, но нет, вышло по-другому: ее обманули,
вытащили сюда, перед всей школой, а затем повторили ту самую сцену в душевой…
только эти слова
(боже, это же кровь)
означали что-то настолько жуткое, что даже думать было
страшно. Если она откроет глаза и это правда, что тогда? Что тогда?
Кто-то засмеялся — одинокий, испуганный смех гиены. Кэрри
открыла-таки глаза, открыла, чтобы видеть, кто смеется, и поняла, что это
правда, что этот кошмар ей не приснился: она вся в крови, с нее течет, капает,
ее с ног до головы облили кровью, перед всей школой. Беспомощные, разбегающиеся
мысли
(я просто ВСЯ в крови)
вдруг окрасились мертвенно-лиловым цветом отвращения и
стыда. Она чувствовала, как от нее пахнет — нет, воняет кровью — мерзкий,
мокрый, медный смрад. Калейдоскопом образов нахлынули воспоминания, и она
увидела, как течет у нее по ноге кровь, услышала непрекращающийся плеск воды на
кафеле душевой, почувствовала мягкие удары тампонов и свернутых гигиенических
салфеток по коже. Вспомнила гомон презрительных голосов, скандирующих
«ЗА-ТКНИ-ТЕЧЬ» и вновь ощутила горький привкус ужаса. Они-таки устроили ей
«душ» — как и хотели.
К смеху присоединился второй голос, третий — звонкое девичье
хихиканье, — четвертый, пятый, шестой, десятый, и вскоре смеялись уже все.
Смеялся даже Вик Муни — Кэрри отлично его видела — с застывшим, искаженным
лицом, но все равно смеялся.
