Один из последних булыжников попал в маленький садовый
столик, что стоял у них на заднем дворе, и разнес его в щепки.
Но что интересно, за пределами их участка совершенно ничего
не пострадало.
Миссис Хоран умолкает и, повернувшись от окна, глядит на
меня. По ее лицу видно, как сильно взволновали ее эти мучительные воспоминания.
Одной рукой она нервно теребит модную «взлохмаченную» прическу.
— В местной газете была совсем маленькая заметка об этом
случае. К тому времени, когда появился Билли Харрис — он освещал чемберленские
новости, — Маргарет Уайт уже наняла людей починить крышу. Ему говорили, что
камни пробивали крышу насквозь, но он, должно быть, решил, что мы все его
разыгрываем.
Никто не хочет верить в это, даже сейчас. И вы, и те люди,
что будут читать вашу статью, с огромным удовольствием посмеялись бы над
описанным и сказали бы, что я — просто еще одна истеричка, которая перегрелась
на солнце. Но это и в самом деле было. Множество людей с нашей улицы видели все
своими глазами, и события, о которых я говорила, так же реальны, как тот
алкоголик, что тащил за руку маленькую девочку с раскровавленным носом. А
теперь еще вот что случилось. И уже никто не смеется, потому что слишком много
погибло людей. Теперь это случилось не только на участке Уайтов.
Миссис Хоран улыбается, но в ее улыбке нет ни капли
веселости.
— Ральф Уайт был застрахован, и, когда он погиб, Маргарет
получила по страховке кругленькую сумму. Дом он тоже в свое время застраховал,
но тут она не получила ни цента, поскольку повреждения были вызваны «волей
Господней». Не правда ли, в этом есть какая-то поэтическая справедливость?
Миссис Хоран смеется, но и в смехе ее тоже не чувствуется
веселья…
Запись, повторяющаяся несколько раз в дневнике Кэрри Уайт:
Благословенье не придет,
Пока ребенок не поймет,
Что надо быть как все.
Кэрри вошла в дом и закрыла за собой дверь. Яркий солнечный
день исчез, сменившись коричневыми тенями, прохладой и всепроникающим запахом талька.
Единственный звук в доме — тиканье старых часов с кукушкой в гостиной. Мама
купила их в свое время на благотворительные купоны. Как-то в шестом классе
Кэрри хотела спросить ее, не грех ли это, но так и не решилась.
Она прошла в прихожую и повесила пальто в шкаф. Над крючками
для одежды висела светящаяся картина, где изображался призрачный Христос,
парящий над семьей за кухонным столом. Надпись внизу (тоже светящаяся) гласила:
«Незримое присутствие».
В гостиной Кэрри остановилась в центре поблекшего, местами
вытертого почти до основы ковра и закрыла глаза, наблюдая за крохотными
точками, мелькающими в темноте. В висках так стучало, что Кэрри чуть не
выворачивало наизнанку.
Одна.
Мама работала на скоростной гладильной машине в прачечной
«Голубая лента», что располагалась в районе Чемберлен-центр. Работала она там с
тех пор, как Кэрри исполнилось пять, потому что к тому времени деньги,
выплаченные по страховке за смерть мужа, подошли к концу. Смена ее начиналась в
семь тридцать и заканчивалась в четыре пополудни. Мама постоянно повторяла, что
прачечная — это безбожное место, а самый главный безбожник там — управляющий
Элтон Мотт. По словам мамы, для Элта, как его называли в «Голубой ленте»,
Сатана приготовил в аду особый голубой угол.
Одна.
Кэрри открыла глаза. В гостиной стояли два кресла с прямыми
спинками. У стены, под лампой, притулился стол для шитья, где иногда вечерами
Кэрри шила платья, пока мама вязала салфетки и рассуждала о Втором Пришествии.
На противоположной стене висели часы с кукушкой.
В этой комнате тоже было много религиозных картин, но больше
всего Кэрри нравилась висевшая над ее креслом. На ней изображался Иисус,
который ведет агнцев по холму, такому же гладкому и зеленому как поле для
гольфа в Риверсайде. Другим картинам недоставало ощущения покоя: то Иисус
изгоняет торговцев из храма, то Моисей обрушивает на поклоняющихся золотому
тельцу каменные скрижали, то Фома Неверующий прикладывает руку к ране на боку Христа
(о, ужасное очарование этой картины и ночные кошмары, преследовавшие ее в
детстве), то Ноев ковчег над тонущими в волнах, грешниками, то Лот со своей
семьей, спасающийся перед великим сожжением Содома и Гоморры.
На маленьком столике стояла лампа, под которой лежала стопка
религиозных брошюр. На обложке самой верхней изображался грешник (его духовный
статус не вызывал сомнений — лицо человека было искажено мучительной гримасой),
пытающийся залезть под огромный валун. Заголовок гласил: «И не скроет его В ТОТ
ДЕНЬ даже камень!»
Но самой главной чертой убранства комнаты, сразу
притягивающей взгляд, служило огромное гипсовое распятие высотой фута в четыре
на дальней стене. Мама заказала его по почте аж из самого Сан-Луиса. Приколотый
к кресту Иисус застыл со сведенными словно болезненной судорогой мышцами и
раскрытым в мучительном стоне ртом. Из-под тернового венца сбегали по вискам и
лбу алые ручейки крови. Глаза закатились вверх — типичная для всех
средневековых изображений маска агонии. Обе руки у него были в крови, а ноги
приколочены к маленькой гипсовой перекладине. В детстве это изображение Христа
постоянно вызывало у Кэрри кошмары, в которых искалеченный Иисус носился за ней
по коридорам сна с молотком и гвоздями в руках, умоляя принять свой крест и
последовать за Ним. Лишь совсем недавно эти сны трансформировались во что-то
менее понятное, но гораздо более зловещее. Казалось, он хочет не убить ее, а
сделать что-то еще более ужасное.
Одна.
Боль в низу живота чуть отпустила. Кэрри уже не думала, что
умрет от кровотечения. Слово «менструация» вдруг сделало все логичным и
неизбежным. Это просто ее «месячные». Кэрри испуганно хихикнула в настороженной
тишине комнаты. Слово почему-то ассоциировалось у нее с дурацкими
телевикторинами: «Ваш шанс! В этом месяце вы можете выиграть бесплатную поездку
на Бермуды!» Подобно воспоминанию о каменном граде, сведения о менструальном
цикле, похоже, давно хранились у нее в памяти, только притаились и ждали своего
часа.
Кэрри повернулась и, тяжело ступая, двинулась вверх по
лестнице. Деревянный пол в ванной комнате был выскоблен чуть не до белизны
(«Чистота сродни Святости»), а у стены стояла большая ванна на литых когтистых
лапах. Из-под хромированного крана капало, и на эмалированной поверхности ванны
давно уже образовался длинный ржавый потек. Душа у них не было: мама говорила,
что это грех.
Открыв шкафчик для полотенец, Кэрри принялась перебирать его
содержимое — целенаправленно, но аккуратно, возвращая все на свои места, чтобы
мама ничего не заметила.
Синяя коробка оказалась в самой глубине шкафа, между старыми
полотенцами, которыми они больше не пользовались. На коробке было размытое
изображение женщины в длинной, просвечивающей ночной рубашке.
