Кару с легкостью приземлилась на звонницу. Это было не очень-то гостеприимное место. Ветер набросился на ее волосы, и она, достав карандаш (тот самый, с которым она собиралась накинуться на него), скрутила их и закрепила с его помощью. Нескольким синим прядям удалось вырваться, и теперь они плясали над ее бровями, падая на глаза и попадая на губы. По-детски довольная, она улыбнулась:
— Мы на кафедральном соборе.
Он неуверенно кивнул.
— Не верится, что мы на кафедральном соборе, — снова сказала она, и он подумал, что упустил что-то, какой-то нюанс языка, но потом понял — она просто поражена. Поражена взгромоздиться на соборе, высоко на холме над Прагой. Она обнимала руками теплый хлеб и стояла, глядя на открывавшийся под ними вид, и на ее лице было неприкрытое благоговение, гораздо более сильное, чем когда-либо приходилось чувствовать Акиве, даже когда умение летать было в новинку. Его первые полеты не были предметом для радости или благоговения, в них господствовала дисциплина. Но ему так захотелось тоже стать частью момента, заставлявшего ее лицо так светиться, что он подошел к ней поближе и осмотрелся.
Какое же это было потрясающие зрелище, небо занималось сполохами, купая всё башни в мягком зареве. Улицы города оставались всё еще в полумраке, на которых яркими светлячками выделялись уличные фонари да дальний свет подмигивающих городу фар.
— Ты никогда еще не была здесь? — Спросил он.
Она повернулась к нему.
— Нет, что ты. Я всех парней тащу сюда наверх.
— И если они начинают себя плохо вести, сбрасываешь их вниз? — Предложил он.
Ему не стоило этого говорить. Кару помрачнела. Вне сомнений, она вспомнила об Айзиле. Акива отругал себя за попытку пошутить, хотя не удивительно, что она не удалась, так как слишком много воды утекло с тех пор, как у него возникало желание балагурить.
— Дело в том, — пояснила Кару, — что я загадала желание уметь летать всего несколько дней назад. У меня еще даже не было времени насладиться этим.
И вновь он удивился, и наверное, на этот раз это было заметно, потому что Кару поймала его взгляд и спросила:
— Что?
Он покачал головой.
— Ты так плавно парила в воздухе, и то, как ты, не задумываясь, ступила с балкона… как будто все это часть тебя.
— Знаешь, мне на ум никогда не приходило, что загаданное может иметь срок годности. Это могло бы стать не слабым наказанием за хвастовство, правда? Бум. — Она рассмеялась, абсолютно не обеспокоившись этим предположением, а потом продолжила. — Мне не мешало бы быть поаккуратней.
— У желаний есть срок действия? — Спросил он.
Она пожала плечами:
— Не знаю, но, думаю вряд ли. Мои волосы остаются синими.
— Это тоже благодаря желанию? И Бримстоун позволил тебе использовать магию для… этого?
— Ну, по правде говоря, он не то чтобы одобрил это. — Она пронзила его взглядом, в котором одновременно было смущение и вызов. — Он вообще-то никогда не позволял мне иметь настоящие желания. Лишь незначительные, которых хватало только на маленькие фокусы… — Что-то пришло ей в голову. — Вот блин.
— Что случилось?
— Вчера ночью я кое-что пообещала и совсем забыла об этом.
Она порылась в кармане пальто и вытащила небольшую монету, на которой Акива увидел некое сходство с Бримстоуном. Положила ее на ладонь, Кару сжала кулак, когда открыл вновь, монеты там не оказалось.
— Такова магия, — сказала она. — Пуф — и все.
— Что ты загадала? — Спросил он.
— Да так, одну глупость. Одна злая девушка где-то там, внизу, проснется сегодня счастливой. Хотя и не очень-то заслуживает этого. Потаскуха. — В порыве ребячества она показала городу язык. — Ой, совсем забыла. — Повернувшись к Акиве, она сунула ему в руки пакеты из булочной. — Это тебе, чтоб не умер с голоду.
Пока они ели, он заметил, что она начала дрожать от холода, и, открыв свои невидимые крылья, расставил их так, чтобы ветер мог подхватывать их тепло и обволакивать им ее. Это помогло. Она уселась, свесив ноги с края и болтая ими, пока они отламывали куски хлеба и ели. Он присел на корточки возле нее.
— Кстати, как ты себя чувствуешь? — Спросила она.
— Это зависит… — хитро начал он, словно заразившись ребячеством Кару.
— От чего?
— От того, спрашиваешь ты это заботясь о моем самочувствии, или наоборот, намереваясь держать меня слабым и беспомощным.
— О, ну, конечно же, второй вариант.
— В таком случае, я чувствую себя отвратительно.
— Классно. — Сказала она серьезным тоном, но с лукавым блеском в глазах.
Акива понял, что она старалась очень осторожно обходиться со своими хамсазами, чтобы случайно не повернуть их в его сторону. Он был тронут ее доверием, как тогда, когда, проснувшись, обнаружил ее спящей всего в нескольких шагах от себя, такую милую и хрупкую.
— Мне уже лучше, — мягко сказал он. — Спасибо.
— Не благодари. Ты пострадал из-за меня.
Волна стыда захлестнула его:
— Нет… совсем не так, как ты из-за меня.
— Это правда. — Согласилась Кару.
Порыв безжалостного ветра разметал ее волосы, потом собрал в пучок, беспрерывно закручивая, словно стая составляющих воздуха пыталась унести их с собой, чтоб устелить свои гнезда этим синим шелком волос. Кару попыталась собрать их обеими руками, но карандаш покатившись, сорвался с края крыши и, нырнув, пронесся вниз мимо порхающих бабочек.
Акива ждал, что она скажет, что готова спуститься вниз, но она не делала этого. Солнце поднялось над холмами и он наблюдала, как его сияние прогоняет ночь в тень, в места, где она пряталась от приближающегося рассвета.
После затянувшегося молчания она произнесла:
— Помнишь, прошлой ночью ты сказал, что твои первые воспоминания — когда солдаты пришли за тобой…
— Я рассказал тебе об этом? — Испуганно спросил он.
— Как, ты не помнишь? — Она повернулась лицом к нему, удивленно подняв коричнево-черные брови.
Он отрицательно покачал головой, пытаясь вспомнить. Он был так ослаблен метками дьявола, что все плыло в тумане, но не мог поверить, что говорил о детстве и о ТОМ дне. Он словно вытащил того несчастного мальчика из прошлого, словно, в момент слабости, вновь стал им. Он спросил:
— Что еще я говорил?
Кару, подобно маленькой птичке, склонила голову набок, оценивающе глядя на него. Этот жест спас ее тогда, в Марракеше, и сейчас сердце Акивы начало учащенно биться.
— Ничего особенного, — помедлив, ответила она. — Ты сразу после этого уснул.
Было совершенно очевидно, что она говорила неправду.
