— Что? — застенчиво спросила Мадригал
— Приятные сны видела? Ты улыбалась.
— Конечно, улыбалась. Я счастлива.
СЧАСТЛИВА.
И Мадригал догадалась, что Чиро на самом деле имела в виду, когда спрашивала, что с ней происходит. Мадригал чувствовала себя перерожденной. Она никогда не предполагала, насколько глубоким и всепоглощающим может быть счастье. Несмотря на трагедию её детства и вездесущие давление войны, всё же она считала себя, по большей части, счастливой. Если постараться, то всегда найдется какой-нибудь пустячок, которому можно будет порадоваться. Но это было другое. Это невозможно было утаить в себе. Иногда ей казалось, что оно потоком льется из неё, словно свет.
Счастье. Это то место, где страсть, взрыв чувств, со всем их ослепительным блеском и барабанным боем встречает что-то более нежное, как будто возвращаешься домой, который заполнен солнечным светом, где безопасно и уютно. И всё это переплеталось с жаром и трепетом, и горело в ней столь же ярко, будто звезды в морозную ночь.
Её сводная сестра разглядывала её, молча и пристально, как вдруг в городе раздался оглушительный звук труб, заставивший её повернуться к окну. Мадригал подошла к Чиро и выглянула наружу. Их казармы стояли позади оружейного склада, поэтому им был виден всего лишь фасад дворца, с дальней стороны агоры, где висел стяг Военачальника — огромное шелковое полотнище, которое указывало на то, что он был в своей резиденции. На знамени была изображена его геральдика: оленьи рога, с распускающимися на них зелеными листочками, чтобы обозначить обновление и рост. Но, помимо него, Мадригал с Чиро увидели еще одно развивающиеся знамя. На этом красовался герб с белым волком, и, хотя флаг висел довольно далеко, чтобы можно было прочесть девиз, но они и без того прекрасно знали что там написано.
Месть и победа.
Тьяго вернулся в Лораменди.
Руки Чиро так затряслись, что ей пришлось вцепится ими в подоконник. Мадригал увидела волнение сестры, тогда как сама боролась с подступающей к горлу тошнотой. Она восприняла отъезд Тьяго как знак — судьба сама устроила её счастье. Но, если его отсутствие было знамением, то что означает его возвращение? Увидеть его развивающийся стяг было сродни выливанию на себя ушата ледяной воды. Этот кусок тряпки не мог погасить её счастья, но ей захотелось свернутся вокруг него калачиком, чтобы защитить.
Она задрожала.
Чиро это заметила.
— В чем дело? Ты что, боишься его?
— Нет, не боюсь, — ответила Мадригал. — Слегка опасаюсь, из-за того, что могла оскорбить его своим исчезновением.
Она выдумала историю, что, дескать перебрала с вином и нервы её так расшалились, что пришлось спрятаться в соборе, где она и заснула.
Она изучающе рассматривала выражение лица своей сестры, а потом спросила,
— Он был… очень зол?
— Мад, никто не любит быть отвергнутым.
Мадригал расценила это как "да"
— Как думаешь, это конец? Теперь он порвет со мной?
— Есть только один способ это проверить, — сказала Чиро.
Она говорила нарочито беззаботно, явно шутя, но глаза у неё светились.
— Ты могла бы умереть, — продолжила она. — И воскреснуть какой-нибудь уродиной. И вот тогда, он уж точно оставит тебя в покое.
Еще тогда Мадригал должна была бы обратить внимания на её слова, или по крайней мере, проникнуться хотя бы малейшим подозрением. Но нет. Доверчивость привела к её же гибели.
ГЛАВА 59
НОВЫЙ МИР
— Я не могу тебя спасти.
Бримстоун.
Мадригал подняла глаза. Она лежала на полу в углу своей пустой камеры и не ожидала, что кто-то придет её спасать.
— Знаю.
Он приблизился к решетке, она же держалась всё в той же позе, подбородок вздернут, на лице никаких эмоций. Плюнет ли он на неё и её судьбу, как все остальные? Да ему и не надо. Уже одно то, что Бримстоун так в ней разочаровался, было хуже всего того, что могли на неё обрушить остальные.
— Они причиняют тебе боль? — Спросил он.
— Только тем, что мучают его.
Для нее это было самой мучительной пыткой. Где бы они не содержали Акиву, это было достаточно близко, чтобы она могла слышать его крики. Они увеличивались, колеблясь, с нерегулярными перерывами, и она не знала, когда услышит следующий его крик, и прожила прошедшие дни в постоянном болезненном ожидании.
Бримстоун изучающе смотрел на неё.
— Ты любишь его.
Она смогла лишь кивнуть в ответ. До этого момента ей удавалось держаться, с достоинством и внешней твердостью, не позволяя им видеть, что внутри нее все рушится, словно ее окончательное исчезновение уже началось. Но под тяжелым взглядом Бримстоуна ее нижняя губа начала дрожать, Мадригал прижала к ней костяшки пальцев. Он молчал и, когда ее голос вновь окреп, она произнесла:
— Прости меня.
— За что, дитя?
Он что, насмехался над ней? Его лицо, как всегда, было невозможно прочесть. Кишмиш сидел на одном из его рогов, копируя позу хозяина, наклон его головы, сутулость его плеч.
— Ты просишь прошения за то, что влюбилась? — Спросил Бримстоун.
— Нет, не за это.
— Тогда за что?
Она не знала, что он хотел услышать. В прошлом он говорил, что все, чего он когда либо хотел знать — это правду, какой бы она не была. Итак, что же было правдой? О чем она сожалеет?
— За то, что поймали, — сказала она, — и за то, что опозорила тебя.
— Я должен чувствовать себя опозоренным?
Мадригал с удивлением посмотрела на него. Она бы никогда не поверила, что Бримстоун будет насмехаться над ней. Она думала, что он вообще не придет, и последний раз она увидит его стоящим на балконе дворца, вместе с остальными, ожидая ее экзекуции.
— Расскажи мне, что ты сделала, — попросил он.
— Ты знаешь, что я сделала.
— И всё же расскажи.
Итак, он все же насмехался. Мадригал решила подыграть и начала перечислять:
— Высшая степень предательства. Интимная близость с врагом. Подвергание опасности существования расы химер и всего, за что мы боролись тысячу лет…
Он оборвал ее.
— Мне известны предъявленные тебе обвинения. Я хочу услышать твою версию произошедшего.
Запинаясь, она произнесла:
— Я… Я влюбилась. Я… — Она бросила на него смущенный взгляд, а потом открыла то, о чем не говорила еще никому. — Это началось под Баллфинчем. Битва была окончена, и я собирала души. Я нашла его умирающим и спасла. Не знаю, почему, просто это казалось правильным. А потом… потом я стала думать, что мы были предназначены для чего-то. — Ее голос понизился до шепота, щеки загорелись. — Чтобы принести мир.
