Дойдя до ящиков, я обнаружил кучу старого поролона, которую не донесли до помойки. Улыбнувшись про себя при мысли, что никакими комфортными условиями для ведения бизнеса нашу безалаберность не исправить, я достал телефон и набрал Загорецкого, чтобы поделиться с ним горестными мыслями по поводу нашей дальнейшей жизни.
– Привет, экскурсант! – не слишком бодро ответил он.
– Слушай, от этого завода с ума сойти можно! – Тут мне пришла в голову дурацкая идея попрыгать на поролоне как на школьном батуте. – Все эти цеха, рабочие в стерильных халатах… – Я подпрыгнул, приземлился на батут, и почувствовал в буквальном смысле, как земля разверзается под ногами…
…джжжжжжжж, джжжжжж, джжжжжж, – первое, что я услышал, очнувшись после падения. Пошевелиться получилось с трудом. Вокруг было темно и стояла нестерпимая вонь – смесь запахов жженой пластмассы, гнилого белья и бытовой химии. Я был втиснут в какой-то цилиндр. Подвигав плечами, я чуть расширил пространство вокруг себя, что позволило залезть в карман и достать зажигалку. Тусклое пламя высветило стены железного короба, забитого пластмассовыми деталями, ветошью, поролоном, и пустыми пластиковыми емкостями. Ногами я стоял на мягкой куче такого же спрессованного дерьма. Видимо, я ухитрился попасть в заводской мусоропровод. Надо было как-то выбираться – несколько часов, проведенных здесь, наверняка привели бы к отравлению.
Справа, чуть выше моей головы, находилось маленькое зарешеченное окно. Перебрав ногами и руками, я переместил часть мусора еще ниже, так, что получилось упереться спиной в заднюю стенку короба, привстать и дотянуться до окошка. Там, за стеной мусоропровода, наверняка располагался цех, рабочие которого, услышав мой крик, непременно вызовут охрану или техническую службу. Главное, чтобы они не были в наушниках, уж больно резкие звуки до меня доносились.
Вид из окна напоминал темные цеха по сборке андроидов из пятого «Quake». Пространство было залито мутным желтым светом. Под крышей проходил стальной брус, по которому ездили железные корзины, издававшие этот мерзкий звук. Иногда корзины останавливались и переворачивались, вываливая кучу материала, судя по всему, заготовки для мягких игрушек.
Пространство цеха было изрезано длинными металлическими столами, за которыми копошились сотни ссутуленных тел в застиранных спецовках. Мужчины и женщины, преимущественно из Средней Азии. Некоторые были совсем маленького роста, возможно, подростки или дети. Каждые тридцать метров столы были разделены клетками, в которые ссыпались заготовки из корзин. Люди подходили, брали в охапку заготовки и возвращались к шитью. Пальцы практически синхронно бегали по тушкам заготовок, так что с моего места казалось, будто по уходящим вдаль изогнутым линиям столов бежит одна большая сороконожка. «Следуя более чем столетним традициям нашей корпорации, последний этап производства делается вручную», – вспомнилось мне услышанное наверху. Как и все предыдущие этапы. Теперь ясно, почему мы называем наши игрушки продуктами эксклюзивного качества.
Резкий звук разорвал пространство. Потом еще и еще. Гулкий удар металлом по металлу. Послышались окрики на неизвестном языке. Рабочие засуетились, убирая шитье под столы. Через пару минут между рядами пошли люди в униформе охранников, гаркая на тех, кто замешкался, и одновременно бросая на столы посуду. Алюминиевые миски, шлепаясь на металлические поверхности, издавали высокий звук, от которого у меня зазвенело в ушах. После охранников по проходам повезли тележки с котлами и металлической посудой. Рабочие протягивали миски, и повар, орудуя двумя половниками одновременно, сноровисто наливал в них вязкое варево бурого цвета. Такая вот раздача по-македонски.
Азиаты достали из складок одежды ложки и жадно набросились на еду. Ели синхронно, так же, как и работали, опустив голову и не разговаривая. Вдруг с правой стороны послышались крики, и туда начала сбегаться охрана, отстегивая на ходу резиновые дубинки. Понеслись отрывистые команды, раздались звуки ударов, но буквально через минуту все смолкло. По проходу между крайними рядами охрана под руки поволокла двух провинившихся, должно быть, не поделивших еду.
Их протащили мимо моего окна, и прежде чем отпрянуть, я разглядел лицо первого таджика. Оно не выражало ни страха, ни агрессии, ни борьбы. Опущенные вниз глаза, ввалившиеся щеки, спутанные волосы. Понурое, безучастное лицо раба, воспринимающего происходящее как данность. Именно так изображали рабов в учебниках по истории рабовладельческого периода. Еще я отметил, что остальные в тот момент даже не повернули в ту сторону головы. Похоже, такие случаи происходили здесь постоянно. Или они боялись быть наказанными за сочувствие?
Снова прозвучал гонг, означавший конец обеда. Охранники собирали миски, а отобедавшие достали из-под столов тряпки и принялись надраивать поверхности, готовясь продолжать. Стоявшая ближе всех ко мне женщина что-то сказала на ухо мужчине рядом и потрепала его по голове. Может быть, это был ее муж или брат. Но тут раздалась гортанная команда и по брусу на потолке визгливо потащились корзины.
Все, что здесь происходило, било наотмашь. Так, как не ударит ни кино, ни пропагандистский ролик. Сколько существовал этот цех? Сколько еще таких цехов было по всей стране? Пространства, описанные в фантастических романах и памфлетах «гринписовцев», оживали у меня перед глазами. Из Таиланда или Индонезии эти люди переместились сюда, в Солнцево. В довольно благополучный район столицы. Сегодня этот классический антикорпоративный миф стал для меня реальностью.
Трое охранников волокли огромную металлическую корзину с мусором, двигаясь прямо на меня. Где-то здесь находился люк мусоропровода. Минут через пять они откроют его, ссыпят содержимое корзины, поймут, что сток забился, и вызовут ремонтников. Те будут тыкать в мусор острыми металлическими щупами и светить фонарями, пока наконец не обнаружат меня. Что будет дальше, когда я окажусь снаружи? Вызовут руководство? Поднимут наверх? Или, посовещавшись, оставят здесь, среди сотен таджиков, узбеков и киргизов? Чтобы информация не распространилась и ситуация не вышла из-под контроля. Чтобы имидж корпорации в глазах потребителей оставался таким же безупречным, ведь «социальная ответственность для нас – не пустое словосочетание».
Додумать эту мысль до конца я не успел. Раздался лязг отъезжающей панели, пол моего карцера начал проседать, и вот уже я, вытянув руки вдоль тела, вместе с кучей мусора полетел дальше вниз. И хотя полет продолжался едва ли минуту, падавшие сверху деформированные куски пластмассы ощутимо били по плечам и голове.
Я упал на гору свалявшегося хлама, инстинктивно откатился в сторону, съехал на спине вниз и приземлился на кучу меньшего размера. Открыл глаза. Отдышался. Медленно поднялся на колени и начал оглядываться по сторонам, как очнувшийся от наркоза. Моя правая рука все это время продолжала судорожно сжимать умолкший сотовый телефон, как пуповину, связывавшую меня с реальностью.
Темнело. Впереди была видна Москва-река, а на противоположном берегу – дома, дороги и фонарные столбы. Там ездили машины и ходили люди. А здесь надо мной зияло жерло мусоропровода, и я стоял на куче, состоящей из выпотрошенных внутренностей плюшевых мишек, собачек, жирафов, говорящих кукол, пластмассовых роботов и тысяч оторванных рук, ног, голов и туловищ. Офисный клерк, выброшенный на помойку вместе со всеми этими останками «мира детства, радости и веселья»…