Теперь уже Элли испуганно посмотрела на отца.
— Да, дочка, ей был нужен врач. А я — врач. И оказался у
Нормы дома только благодаря тебе, этому празднику.
Элли надолго задумалась, потом кивнула и уверенно сказала:
— Она, наверное, все равно умрет. У кого сердце болит, те
умирают. Немножко поживут, а потом раз — и все!
— Откуда ж ты такой премудрости набралась?
Элли только пожала плечами, это ж его характерный жест, с
радостным удивлением отметил Луис.
Дочь благосклонно разрешила ему нести ее мешок с гостинцами
— это ли не высокое доверие! Луис задумался: при мысли о смерти Чера дочь едва
ли не в истерику впадает, а мысль о смерти бабушки Нормы оставляет ее
спокойной, эта смерть для нее нечто естественное, само собой разумеющееся. Как
это она сказала? «Немножко поживут, а потом раз — и все!»
На кухне пусто, слышно, как Рейчел возится наверху. Он
поставил дочкин мешок с добычей.
— Нет, совсем не обязательно умирают! У Нормы приступ был не
сильный, и мне удалось сделать все необходимое. Думаю, сердце у нее не очень
пострадало.
— Ну и что? — перебила его Элли и едва ли не весело
продолжала: — Но она старая и все равно скоро умрет. И мистер Крандал тоже.
Пап, можно мне перед сном яблоко?
— Нет. Иди чистить зубы. — И Луис проводил ее задумчивым
взглядом.
И КТО ТОЛЬКО ПОЙМЕТ ДЕТИШЕК?
Уложив детей, Рейчел и Луис улеглись и сами.
— Лу, а Элли очень испугалась? Расстроилась? — тихонько
спросила Рейчел.
Нет, подумал Луис. Наша дочь знает, что старики умирают один
за другим, как и то, что кузнечика нельзя мучить… как и то, что, если
оступишься на тринадцатом прыжке через скакалку, лучшая подруга непременно
умрет… как и то, что могилки на Кошачьем кладбище выложены кругами, и каждый
круг все меньше и меньше…
— Ни капельки! — ответил он. — Она держалась молодцом. Давай
спать, Рейчел.
В ту ночь, когда Криды крепко спали у себя дома, а Джад
Крандал бодрствовал у себя, ударил мороз. Поутру разгулявшийся ветер сорвал
последние, уже некрасивые, бурые листья с деревьев.
Ветер и разбудил Луиса. Спросонья он приподнялся на локтях,
прислушался. На лестнице послышались шаги, медленные, тяжелые… Неужели вернулся
Паскоу?!! Прошло два месяца… Сейчас откроется дверь, и Луис увидит полусгнивший
труп. Шорты поросли плесенью, кое-где обнажились кости, мозг превратился в
слизь. Лишь в глазах останется жизнь, сатанинский блеск. Говорить Паскоу сейчас
не будет — голосовые связки уже сгнили… А глаза… глаза будут манить, звать за
собой.
— Нет! — выдохнул он. Шаги замерли.
Он поднялся, подошел к двери, распахнул… Все внутри сжалось
от страха. Страхом полнился и взгляд, но губы сжаты твердо и решительно.
Паскоу, наверное, стоит, воздев руки, точно дух давно покойного дирижера
вот-вот скомандует невидимому оркестру, и грянет вступление к «Вальпургиевой
ночи».
Ничего и в помине нет, сказал бы Джад. Лестничная площадка
пуста… Ни звука, только воет ветер. Луис вернулся в спальню и быстро уснул.
21
Назавтра он позвонил в Медицинский Центр. Состояние Нормы
все еще считалось «критическим». Луис знал, в первые сутки после сердечного
приступа иного врачи и не говорят.
Зато доктор Уайбридж, лечивший Норму много лет, обнадежил:
— Я б это даже микроинфарктом не назвал. Не осталось и
следа. Доктор Крид, Норма этим вам в первую очередь обязана.
Поддавшись настроению, дня через два Луис наведался в
больницу с цветами. Норму уже перевели в общую палату — это хороший признак. С
ней был Джад.
Старушка ахнула, обрадовавшись цветам, нажала кнопку звонка,
вызвала сестру, попросила поставить букет в вазу. Послала Джада за водой,
указала, какие цветы куда поставить. Вазу водрузили подле кровати на тумбочке.
— Ну, теперь моя старушка в одночасье поправится, — с
прохладцей заметил Джад, в третий раз — по указанию Нормы — перебирая букет.
— Не ворчи, Джад.
— Не буду, женушка, не буду.
Наконец, отважившись, Норма взглянула на Луиса.
— Спасибо вам за все, — с неподдельной застенчивостью, и
оттого еще более трогательно, произнесла она. — Джад говорит, я вам жизнью
обязана.
Луис смутился.
— Джад преувеличивает.
— Да не так чтобы очень, — хмыкнул тот. С прищуром поглядел
на Луиса. — Разве матушка не учила вас не отказываться от благодарности?
Нет, не учила, во всяком случае, Луис не помнит. Кажется,
она говорила однажды, что ложная скромность, по сути, та же гордыня.
— Милая Норма, все, что в силах, всегда для вас рад сделать.
— Какой вы славный человек! — улыбнулась старушка. — Уведите
моего старика, выпейте с ним пива. А то я спать хочу, а от него не отделаться.
Джад с готовностью поднялся.
— Надо ж! Пошли скорее, пока не передумала!
За неделю до Дня Благодарения выпал первый снег, потом —
еще. Накануне праздника погода стояла ясная и холодная. Луис отвез семью в
аэропорт — Рейчел с детьми отправлялась в Чикаго, навестить родителей.
— И все-таки нехорошо получается! — наверное, в двадцатый
раз за последний месяц посетовала Рейчел. — В такой праздник ты будешь один по
пустому дому слоняться! А день этот принято встречать в кругу семьи.
Луис пересадил Гейджа с руки на руку. Малыш в первой своей
мальчиковой куртке казался едва ли не гигантом. Элли приникла к огромному окну
и следила, как поднимается вертолет.
— Не бойся, грусть-тоску пивом заливать не стану. Норма с
Джадом небось на индейку пригласят. Надо ж, опять, выходит, я виноват. Никогда
не любил многолюдные праздничные посиделки. Придешь, бывало, на стадион футбол
посмотреть загодя, часа в три, выпьешь чуток, потом — еще и еще. Глядишь, часам
к семи уже тепленький. А отрубишься — так до утра. А назавтра голова трещит,
будто в ней джаз играют. Думаешь, мне охота с тобой и детьми расставаться?
— Ну, о нас не беспокойся. Летим первым классом.
По-королевски. А Гейдж проспит, наверное, до самого Чикаго.
— Дай-то Бог! — И они с Рейчел рассмеялись.
Объявили посадку, Элли нетерпеливо запрыгала подле матери.
— Мам — наш самолет! Пошли скорее! Пошли! А то улетит без
нас!
