— Не улетит, — успокоила ее Рейчел, зажав в руке три розовых
посадочных талона. На ней было меховое манто (конечно, искусственного меха, но
выглядело шикарно!) с претензией на ондатру. Да Бог с ней, с претензией,
главное, Рейчел в этом манто — красавица.
Возможно, на лице отразилось все, о чем он думал. Рейчел
неожиданно крепко обняла мужа, едва не раздавив Гейджа, оказавшегося
посередине. Малыш удивился, но не испугался, не закапризничал.
— Луис Крид, я тебя люблю! — провозгласила Рейчел.
— Мам, ну, скорее же, пойдем, — канючила Элли.
— Идем, идем, — бросила мать. — Всего хорошего тебе, Луис.
— У меня-то все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Передай
привет своим старикам.
— Какой же ты… — И она наморщила нос. Ее не проведешь: она
прекрасно понимала, почему Луис не едет с ними. — Какой же ты… чудак!
Они направились к стоянке самолета и скоро исчезли из вида…
на неделю. А Луису уже в аэропорту стало одиноко и тоскливо. Он подошел к тому
окну, где минуту назад стояла дочь, и засмотрелся на грузивших багаж рабочих.
Все проще простого. Родители Рейчел, мистер и миссис
Гольдман, невзлюбили Луиса с первого взгляда. Беспутный малый. Что от такого
ждать? Дальше — больше. Поступил в медицинский колледж и сел на шею жене. Добро
б учился как следует. А то не сегодня-завтра вылетит с треском…
Такое отношение еще можно вынести, и Луис терпел, покуда не
произошло событие, о котором Рейчел и по сей день не знает (и не узнает, во
всяком случае, от него). Ирвин Гольдман согласился оплатить образование Луиса.
При одном условии: шалопай должен оставить Рейчел в покое.
Такого нахальства Луис Крид снести не мог. Да и всякий
нормальный мужчина, кому еще не стукнуло восемьдесят пять, не снес бы такого
бесстыдного предложения — взятки, если называть вещи своими именами. В ту пору
Луис был измучен и издерган: три часа в день просиживал в колледже, еще четыре
— корпел над учебниками, вечером подрабатывал в пиццерии в престижном районе. В
тот злополучный вечер мистер Гольдман неожиданно сменил холодную сдержанность
на игривое панибратство. Старик зазвал Луиса к себе в кабинет, как думалось
наивному студенту, чтобы угостить хорошей сигарой, но уж больно
многозначительно переглянулся он с супругой. Позже, много позже, когда стали
вырисовываться контуры беседы, Луиса охватило то же чувство, что и мустангов,
почуявших пожар в прерии, — безотчетная и всепроникающая тревога. Наверное,
сейчас старик Гольдман заявит, что ему известно: Луис спит с его дочерью.
Вместо этого, однако, мистер Гольдман сделал это невероятное
предложение, даже достал чековую книжку из недр смокинга, как расческу — чтобы
причесать лысину, подобно героям в фарсе Ноэля Кауарда. Тут уж Луис не
выдержал, взорвался: нельзя держать дочь под семью замками, как музейный
экспонат; нельзя уважать лишь свое мнение. И вообще, ее отец — тиран, тупой и
подлый! Излив всю ярость, он испытал облегчение, хотя и не сразу признался себе
в этом.
Верно определив черты папы Гольдмана, Луис не проявил хоть
сколько-нибудь дипломатичности. Комедии в духе Ноэля Кауарда не получилось:
вместо добродушного юмора в каждом слове — злая издевка. Гольдман приказал
Луису убираться и пообещал пристрелить его как бешеного пса, сунься он еще раз.
На что Луис посоветовал старику засунуть чековую книжку в задницу. Гольдман
заметил, что даже последние подзаборные забулдыги не станут якшаться с Луисом.
Луис, развивая свою мысль, предложил хозяину отправить туда же вслед за чековой
книжкой и все кредитные карточки.
Такую беседу трудно назвать шагом будущих родственников к
сближению.
В конце концов Рейчел с грехом пополам помирила их (и тот, и
другой покаялись в сказанном, но мнения друг о друге не изменили ни на йоту).
Не было истерики с выдиранием волос, не было сцены отречения от дочери. Хотя,
несомненно, папа Гольдман вдоволь настрадался, ведь дочь выходила замуж за
«чудовище вида ужасного». В день свадьбы лицо старика напоминало Луису
посмертную маску на древнеегипетском саркофаге. В подарок молодожены получили
столовый сервиз отличного фарфора на шесть персон и микроволновую печь.
Деньгами — ни гроша.
Пока Луис учился-мучился, Рейчел подрабатывала в дорогом
магазине дамского платья. С той поры и по сегодняшний день отношения Луиса с ее
родителями оставались напряженными, особенно с отцом. И Рейчел не тешилась
иллюзиями.
Конечно, он мог бы вместе с ней и детьми полететь в Чикаго.
Правда, возвращаться ему пришлось бы на три дня раньше (к началу занятий в
университете), но невелика беда. Зато три-четыре дня в обществе мумии-тестя и
сфинкса-тещи сулили Луису беду куда большую. Правда, при детях и мумия, и
сфинкс оживали, малыши пробуждали в них что-то человеческое. Да и сам бы Луис
довершил «разрядку напряженности», намекни он, что давным-давно забыл тот вечер
в кабинете папы Гольдмана. Даже если старик и заметит притворство — не беда. Но
весь фокус в том, что Луис (честно признаваясь себе) не хотел «разрядки».
Конечно, время — лучший лекарь, но все же остался у Луиса мерзкий привкус после
того вечера — нет, отнюдь, не от выпитого бренди, — когда старик распахнул свой
идиотский смокинг и извлек, как из теплого гнездышка, чековую книжку. Слава
Богу, что так и не узнал мистер Гольдман о пяти ночах, проведенных его дочерью
на узкой, продавленной кровати вместе с Чудовищем. Но это само по себе и дела
не меняет: за долгие годы отношения зятя с тестем не наладились.
Конечно, Луис мог бы полететь в Чикаго, но удовольствовался
тем, что отослал жену, детей и поздравительное письмо.
Самолет компании «Дельта» начал выруливать на взлетную
полосу, и Луис неожиданно увидел в ближнем к носу иллюминаторе Элли — она
махала, махала изо всех сил. Луис улыбнулся, помахал в ответ. Потом кто-то —
может, Рейчел, а может, и сама Элли — поднял к иллюминатору Гейджа. Он тоже
махал ручонкой, хотя вряд ли видел отца, скорее просто подражал сестре.
— Счастливого полета! — произнес Луис вслух, застегнул
куртку и пошел к стоянке машин. Ветер выл, хватал за полы, норовил сорвать с
головы охотничью шапку — пришлось придерживать ее рукой. Он отпер машину, но,
прежде чем сесть, проводил взглядом самолет, под рев двигателей устремившийся в
холодное голубое небо.
Луис помахал еще раз. Ему вдруг сделалось так одиноко, впору
плакать.
И после вечерних посиделок за пивом с Джадом и Нормой
настроение не поднялось. Норма даже выпила бокал вина по разрешению, даже,
скорее, по настоянию доктора Уайбриджа. Отдавая дань наступившей зиме, они
перебрались с веранды на кухню.
Джад растопил маленькую печку, подле нее так тепло и уютно,
пиво приятно освежает. Джад неспешно рассказывает о том, как двести лет назад
индейцы наголову разбили десант англичан. В ту пору племя микмаков наводило
страх в округе, их и поныне побаивается кое-кто из землеторговцев.
