«Секьюрити» заинтересованно приблизился. Бармен стоял, с
каменным лицом скрестив руки на груди. Все было готово для нехитрой пьески под
тривиальным названием «Скандал в общественном месте». От ближайших столиков на
них уже украдкой посматривали, заметив некую несообразность происходящего.
— И милиционер на борту, поди, есть? — спросил Кацуба.
— А как же, — заверил бармен.
Майор невозмутимо слез с высокого табурета, кивнул Мазуру:
— Пойдем дальше…
И замер, как унюхавший куропатку пойнтер. Объектом его
интереса могла быть только подошедшая к стойке пара, говорившая на незнакомом
Мазуру языке, вполне способном оказаться испанским или итальянским, — романская
группа безусловно прослеживалась. Дама откровенно таращилась на обоих жертв
кораблекрушения, а кавалер, пониже ее росточком и пощуплее, смотрел без всякого
интереса, с уныло-отрешенным видом мужа-подкаблучника.
Кацуба вдруг широко улыбнулся, что-то спросил на том же,
насколько мог определить Мазур, языке. Сделав большие глаза, дама охотно
ответила. Разговор завязался незаметно. Оказавшись не у дел, Мазур торчал рядом
— заметив, что охранник нелепо затоптался поодаль.
Майор разливался соловьем. Можно было подумать, что вдруг
встретились старые добрые знакомые, ужасно обрадовавшиеся друг другу. Дама
тараторила, улыбалась, обстреливала взглядами то Кацубу, то Мазура, а усатый и
лысый кавалер был прямо-таки зеркальным отражением выведенного из игры Мазура —
разве что понимал, о чем идет речь, даже вставил пару реплик, но тут же умолк,
не пытаясь соперничать с красноречием дамы.
— Пошли, — сказал Кацуба, широким жестом указывая даме
на свободный столик. — Приятно быть популярным. Сеньора видела, как нас
поднимали на борт, ужасно заинтересовалась, приглашает выпить, что бог пошлет.
Халява, плиз!
— Она не из Бразилии, раз сеньора? — негромко спросил
Мазур, лавируя следом за ними меж столиками. — Где в лесах много диких обезьян?
— Да нет, из других мест. Где мне бывать доводилось.
Если поговорить подольше, вполне могут отыскаться общие знакомые, но лучше не
пробовать, меня в тех местах мертвым считают, не годится людей разубеждать…
Усатый остался у стойки, вдумчиво давая инструкции мгновенно
преобразившемуся бармену. Охранник, столкнувшись со столь непредвиденным
оборотом дела, убрался в коридор, временами видно было, как он там
прохаживается с терпением цепного пса.
— Прошу любить и жаловать, — сказал Кацуба, когда
уселись за столик. — Донья Эстебания, по нашему, пожалуй, Степанида. Этот
сморчок не муж, как я сначала полагал, а управляющий. Затюкан качественно —
бабенка, сам видишь, и в горящий вигвам войдет, а уж глянет — как долларом
ударит…
Бойкая бабенка вовсю улыбалась Мазуру — определенно лет на
несколько постарше его, но симпатичная, ухоженная, щедрых форм, к тому же обильно
украшенная радужно сверкающими камушками и золотишком тонкой работы.
— В Европе скучно, а в «загадочной Азии» еще скучнее, —
лихо переводил Кацуба. — Вот наша Степанида и отправилась взглянуть на
загадочную Сибирь, где белые медведи с утра чавкают зазевавшихся аборигенов.
Конечно, несколько разочарована: города самые обыкновенные, а медведя видела
одного, и то в зоопарке. А вот мужики, говорит, авантажные…
Бабьим чутьем догадавшись, о чем идет речь, донья Степанида
улыбнулась Мазуру так, что ясно было без всякого перевода.
Вернулся печальный управляющий, уткнулся в свой бокал и
отрешился от всего сущего. Официантка, возникшая, как из-под земли, оборудовала
стол так, что Мазур поневоле повеселел.
— Очень она печалится, что ты лишен возможности принять
участие в беседе, — сказал Кацуба. — Погоди-ка…
Он коротко сказал что-то, донья Эстебания просияла и
сообщила Мазуру на неплохом английском:
— Мигелю следовало бы раньше подумать… — она кивнула на
Кацубу. — Как вам удалось выжить в таком холодном море? Это же Северный полюс…
— Ну, не совсем, — сказал Мазур, светски улыбаясь. — До
полюса далековато.
— Правда? И корабль туда не пойдет?
— Боюсь, что нет. Туда добираться нужно на ледоколе…
Она отпустила какую-то сочную фразу на испанском, глянула,
на управляющего так, что бедняга съежился, беззаботно пояснила Мазуру:
— Хесус опять напутал. Я ему велела подобрать
туристский рейс, который непременно проходит мимо Северного полюса, а его,
недотепу, надо полагать, снова обманули… — и одарила Мазура горячим взглядом. —
Признаться, я не разочарована… Пожалуй, Хесуса выгонять не стану. Я его сто лет
собираюсь выгнать, но вечно возникают преграды, сеньоры: эти наши
патриархальные нравы, традиции, он, изволите ли видеть, — сын сестры
двоюродного брата кормилицы моего дедушки… или двоюродный брат кормилицы
дворецкого моей бабушки, я уже не помню, но по меркам Санта-Кроче это все
равно, что член семьи, придется терпеть, пока он меня не вгонит окончательно в
гроб. Сейчас я его отправлю дать разнос этому болвану за стойкой — я же видела,
как он с вами обошелся… Безобразие, так поступать с людьми, перенесшими ужасное
крушение…
— Не стоит, право, — сказал Мазур. — Его не
перевоспитаешь…
— Думаете? Ну хорошо, пусть Хесус сидит, нагоняя тоску…
Вы добрый человек, команданте, в точности как мой второй муж, — бедняга так
долго собирался пристрелить чертова дона Хосе, что тот успел опомниться и
пристрелил его самого. Правда, потом пристрелили и оборотистого дона Хосе, но
я-то все равно осталась вдовой…
— Что, у них и вправду так весело? — спросил Мазур.
— Будь уверен, — кивнул Кацуба. — Веселая страна, у
каждого провинциального барончика своя гвардия, и бывает жарковато… В столице,
конечно, жизнь течет относительно благолепно, но в глуши нравы ничуть не
уступают нашим нынешним…
— А почему она меня называет «команданте»?
— Мигель мне сказал, кто вы такие, — тут же вмешалась
донья Эстебания, уловив знакомое слово. — Команданте — у нас примерно то же,
что и полковник, сеньор Влад. У нас в роду масса команданте, мой третий муж
тоже был команданте, но ненастоящий, его так звали из вежливости, из-за… как
это? Места в обществе.
— Положения?
— О, вот именно. Правда, это положение главным образом
было достигнуто благодаря моим поместьям, и когда этот индюк стал себя вести
вовсе уж несносно, пришлось выгнать…
— Надеюсь, он при этом остался жив? — спросил Мазур.
— Сеньор Влад, я бедная слабая женщина… — послав ему
кокетливый взгляд, притворно оскорбилась донья Эстебания. — Конечно, когда он
при расставании назвал меня вовсе уж непотребными словами, я схватила со стены
винчестер, но он все равно был не заряжен, да и стрелять я не умею, так что
Хесус совершенно напрасно прятался под стол… В наших местах одинокой
беззащитной женщине очень трудно жить, сеньоры, вокруг так и вьются всякие
авантюристы и охотники за деньгами, да и в Европе не лучше. В Ницце мою бабушку
обчистил до нитки один прохвост, в буквальном смысле, я имею в виду: когда он
тихонечко смылся на рассвете из отеля, прихватил с собой не только ценности, но
и ее парижские платья… И все равно бабушка вспоминала о нем не без печали в
глазах. Надо полагать, обаятелен был, подлец… Между прочим, он напортил только
самому себе. Бабушка совсем было собралась за него замуж, а объявить ему об
этом хотела в то самое утро, когда он предпочел завершить их бурный роман
невыносимо вульгарно… Тысяча извинений, сеньоры, но даже среди офицеров
попадаются прохвосты — мой родной дядя был гвардейским капитаном, и все равно
получился сущий позор семьи, когда он не просто сбежал с женой командира, но
еще и выгреб все из полковой кассы… Говорят, он потом служил в Коминтерне,
наврал, что бедняк в десятом поколении, но ваш хефе Сталин все равно его
расстрелял вместе с остальным Коминтерном… К чему я клоню, сеньоры? Я хочу
сказать, что ваше неожиданное появление при столь романтических обстоятельствах
ни в коей степени не позволяет заподозрить в вас банальных пароходных
аферистов…
