Света фыркнула:
— Фейс у вас, мои колонель. Ничего, многое бывает в
первый раз, так что не комплексуйте…
Показались остальные, возглавляемые Кацубой, с недюжинным
лицедейским мастерством изображавшим возбужденного предстоящей выпивкой
запойного интеллигента. Он сиял, потирал руки, он был настолько беззаботен и
воодушевлен, что Мазур про себя тягостно завидовал. Утешало одно: предстоящее
прибытие корабля, где придется заниматься своим прямым делом, и никаких
посторонних микрофонов там, надо надеяться, не будет…
Буфет, как оказалось, не выбивался из общего стиля — он тоже
был необозрим и явно рассчитан на то, что поутру все население гостиницы
сбежится поправиться чайком. Цены на разнообразнейшую местную рыбу,
великолепную осетрину в том числе, поражали своей копеечностью — зато любая привозная
мелочь радовала ценниками, от которых зашкаливало всякое воображение. Кацуба,
правда, не мелочился — похоже было, денег Глаголев не пожалел.
Затарились — к вялому оживлению скучавшей в одиночестве
буфетчицы — и направились в нумера, позвякивая многочисленными емкостями.
Навстречу попались двое белозубых субъектов — рослые, по-нездешнему
раскованные. Мазур моментально определил в них импортных индивидуумов. И не
ошибся — один в полный голос бросил спутнику на хорошем английском, будучи
уверен, что другие его не поймут:
— Смотри, какая куколка. И что ей с этими аборигенами
делать?
Мазур без труда просек тренированным ухом выговор уроженца
или постоянного жителя Новой Англии. Они так и разминулись бы, но Шишкодремов,
тоже в полный голос (хотя и подчеркнуто глядя в сторону), выплюнул смачную и
длинную фразу на отличном сленге, как раз в Новой Англии и имевшем хождение.
Если вкратце, белозубому предлагалось не пялить глаза на девочек, а продать
свою бабушку чернокожему сутенеру для использования в хитрых заведениях,
практиковавших исключительно оральный секс для мексиканской клиентуры.
Эффект был хороший. Белозубый, конечно, моментально
обиделся, надул щеки и сжал кулаки, но Вася с отрешенным видом принялся
созерцать свой недюжинный кулачище. Второй варяжский гость, по лицу видно,
оценил численное превосходство противника и поволок друга за собой, бормоча:
— Без проблем, парни, без проблем…
— Патриот он у нас, — сказал Мазуру Кацуба, кивая на
гордо подбоченившегося Шишкодремова. — Тяжко ему видеть иноземное засилье.
— Да я таких на пальме за ноги вешал… — проворчал под
нос Шишкодремов.
Очень возможно, он не врал, даже наверняка.
— Пошли уж, вешатель… — буркнул Кацуба.
Мазур в свои годы выпил, как и любой нормальный мужик, не
менее цистерны, но на такой пьянке ему еще не приходилось бывать. Потому что
это была не пьянка, а чистейшей воды театр для невидимого постороннего
слушателя — причем актеры должны были притворяться, что о наличии слушателя и
не подозревают.
Хорошо еще, ему не нужно было изощряться в роли примадонны —
он попросту помалкивал, изредка вступая с анекдотом или невыдуманным случаем из
морской жизни (естественно, никак не ассоциировавшимся у слухачей с военными),
а водочку попивал крайне умеренно, поскольку вскоре предстояло идти под воду.
Почти так же держался и Вася Федичкин. Зато Кацуба старался за троих, по
интеллигентской привычке тараторил без умолку, не слушая собеседников,
стремительно надирался, роняя на пол то вилку, то кусок осетрины, бессмысленно
ржал и откровенно лез к Свете с руками и сальными намеками. Света, с точки
зрения непосвященного слушателя уже изрядно рассолодевшая, сначала хлопала его
по лапам, потом откровенно послала на исконно русские буквы и заявила, что в
присутствии настоящих мужчин вроде ее обожаемого Микушевича доценту лучше бы
оставить руки при себе. Кацуба обиделся, а Шишкодремов его утешал по доброте
душевной. Потом оба грянули во всю ивановскую:
— Ой мороз-мороз, не морозь меня…
После чего Света заставила их заткнуться и всучила Мазуру
гитару, он с натуральным пьяным надрывом исполнил забытый шлягер:
Wait for me, and I’ll return,
Wait, despite all pain.
Wait when sorrow, chill and stern,
Follows yellow rain…
[4]
Это привело Кацубу в состояние стойкой печали, он в голос
принялся скорбеть над собой и над миром, как ни пытался добрый Шишкодремов его
утешить немузыкальным распеванием бравой иноземной песни:
В путь! В путь! Кончен день забав,
пришла пора!
Целься в грудь, маленький зуав,
и кричи «Ура!»
Словом, было не особенно весело, зато шумно. Как выражался
бездарный самодержец Николай Второй, пили дружно, пили хорошо. Мазур прекрасно
понимал, что происходит, для чего все это сюрреалистическое действо затеяно:
любой аналитик серьезной конторы, трудолюбиво прослушав запись, поневоле
составил бы совершенно превратное представление о характерах, личностях и
психологических характеристиках членов группы, равно как и о взаимоотношениях
меж ними… Словно смотрел в кривое зеркало, искажавшее каждое движение.
— Морду набью! — взревел Кацуба.
— Кому? — вяло полюбопытствовал Шишкодремов.
— А всем. Загнали, бля, на край географии, институту —
башли, а нам торчать в этой дыре…
— Тебе-то в воду не лезть, — сварливо вступил Вася.
— Ну, ты, сюпермен… Ребята, а не загнать ли нам туфту?
Вы там быстренько поплаваете, доложите, что все чисто, — и полетим себе в град
Петра?
— Но отчего-то же они загибались? — засомневался Вася.
— И пусть их… Мало ли от чего… Шишкодремов, не
заложишь, если погоним туфту?
— Да мне самому уже успело здесь обрыднуть… — с пьяной
откровенностью признался Шишкодремов. — Уже успело…
— Ох, да ну вас, — заявила Света. — Микушевич, бери
гитару и пошли к тебе. Там-то мы споем…
Мазур взял гитару и поплелся за ней, не оборачиваясь. Снова
со стола полетела посуда, Кацуба шумно печалился — Мазур догадывался, что после
их ухода «доцент» начнет жаловаться оставшимся на пошедшую наперекосяк жизнь и
шлюху Светку, порываться набить морду сопернику, а остальные, понятно, будут
его старательно унимать. Скорее всего, снова пойдет разговор о туфте — нужно
подкинуть эту идею неизвестному слухачу, а потом посмотреть, что из этого
выйдет и выйдет ли вообще… Впрочем, это уже не его заботы.
Глава 4
Лицедеи и визитер
Света шествовала по коридору совершенно непринужденно,
что-то мурлыкая под нос, а Мазур тащился за ней, чувствуя себя прямо-таки
совращаемой гимназисткой, обманом завлеченной в гнездо порока. Хорошо еще, идти
пришлось недолго, и потому он не успел окончательно пасть духом.
