Уши слегка заложило — самолет пошел вниз еще круче, словно
собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…
— Пристегнитесь, орлы, — сказал Кацуба. — Тут, бают,
сплошные ухабы… — Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали
остальные, поинтересовался: — Как настроение? Не особенно пессимистическое?
— А почему оно должно быть пессимистическим? — пожал
плечами Мазур.
— Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется
подчиняться майору…
— Мне всегда жутко унизительным было подчиняться
дураку, — сказал Мазур.
— Что, случалось?
— А то нет. Мы в армии, майор, или где?
— Я похож на дурака?
— Что-то не замечал.
— Значит, повоюем, — удовлетворенно сощурился Кацуба. —
А может, и воевать не придется — смотря что скажут… Знаешь, полковник,
рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли,
слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе
говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то
нравятся… Ну, все, — он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это
самолет нырнул в плотные облака), — нет больше майоров и полковников,
настроились на вдумчивую работу…
Облака остались выше, только плавали кое-где редкие
мутно-белые клочья. Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые
равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера —
их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел
головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.
— До Тиксона еще километров сорок катить, — сказал
Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, — там тебе и все удобства, и работы
невпроворот… Если будет работа.
Глава 2
Там, на море-окияне…
Облачайтесь, соколы мои, — сказал Кацуба. — Тут хоть и лето,
а погоды стоят отнюдь не тропические…
Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и
опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все
завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то
блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в
ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до
хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел
стандартное здание аэровокзала — унылый серый ящик со стеклянной стеной,
украшенный по карнизу буквами Т И К С О Н. Вокруг простиралась необозримая
темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии
оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
— Пошли, — распорядился Кацуба. — Не будут нам
автобусов подавать…
Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они
гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок
Спящей Красавицы.
Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным
объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст — сидели за
стойкой две расплывшиеся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа
меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними
лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил
по залу милицейский сержант.
Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным
развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном
скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее
внимание ничуть не смутило.
— Сидим, — сказал Кацуба. — Ждем встречающих. Кто
хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле,
что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…
Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой
дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур
от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради
доскональности имиджа, — бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще
брякать на гитаре, сие непреложно…
— Баяна не взяли, — грустно сказал Кацуба. — Изобразил
бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…
— А как тебе вот это? — спросил Мазур. — Опознаешь? — и
легонько прошелся по струнам.
The nazis burnt his home to ashes,
His family they murdered there.
Where shall the soldier home from battle,
Go now, to whom his sorrow bear?
[2]
— Погоди-погоди-погоди… — Кацуба нешуточно удивился. —
Мотив мне странно знакомый… Да и словечки… Ежели в обратном переводе…
— Последний куплет, — хмыкнул Мазур.
The soldier drank and wept for many,
A broken dream, while on his chest,
There shone a newly-minted medal
For liberating Budapest.
[3]
— Ну ничего себе, — покрутил головой Кацуба. — Это что
же, и «Родная хата» у нас слизана с импорта?
— Да нет, — сказал Мазур. — Это я так… развлекаюсь.
— Ну развлекайся, музицируй… Рембрандт… — Кацуба
скользом глянул наружу, за стеклянную стену, вскочил. — Вот и приехали, сейчас
узнаем, что день грядущий нам готовит…
И быстро направился к выходу. Там стоял невидный зеленый
фургончик, УАЗ с белой надписью «Гидрографическая», крайне потрепанный,
казавшийся ровесником века. Без всяких теплых приветствий Кацуба тут же
заговорил с двумя, сидевшими внутри. Мазур продолжал лениво тренькать.
— А я «Интернационал» по-французски знаю, —
похвасталась Света. — Се ля лютте финале…
— Неактуально, — сказал Вася.
— Погоди, будет еще актуально, — мрачно пообещал
Шишкодремов с видом садиствующего пророка, получавшего извращенное удовольствие
от черных предсказаний. — Если так и дальше пойдет.
— Это что, опять у Нострадамуса вычитал? — по-кошачьи
сощурилась Света, державшаяся совершенно непринужденно.
— Сам вычислил, — угрюмо сообщил Шишкодремов.
Света потянулась и пояснила Мазуру:
— Это он у нас на Нострадамусе подвинулся. И Гитлера
оттуда вычитал, и Ельцина, и ваучеры. А какой может быть Нострадамус, если сами
французы намедни писали, что на сегодняшний день имеется десятка три
расшифровок к а ж д о г о катрена? Точнее объясняя, на каждое четверостишие —
тридцать расшифровок, причем любая наугад взятая противоречит двадцати девяти
остальным. Какие уж тут предсказанные ваучеры, Роберт?
